Лабиринт Мечтающих Книг - Вальтер Моэрс

Инацея облегченно вздохнула и опять уселась на стул.

– Чушь какая-то! – сказал я. – Сказка из катакомб! Он мог потерять зрение из-за чего угодно! Там внизу есть существа, которые нам неизвестны. Я знаю из собственного опыта, что некоторые из них шуршат, как бумага, и издают в темноте странные звуки.

– Я повторяю лишь то, что сказал мне слепой, – ответила ужаска, пожимая плечами. – Мы думали, что тебе это будет интересно.

– Так что с письмом? – спросил я нетерпеливо. – Я уже сыт жуткими историями и хотелось бы выйти на дневной свет.

– Когда либринавт наконец ушел, – сказала Инацея, – я, разумеется, сразу, сгорая от любопытства, начала листать «Молот ужасок», мое новое редкое сокровище. И вдруг я увидела письмо…

– …которое сейчас торчит из кармана твоего плаща, – перебил ужаску Кибитцер. – Письмо из Кожаного грота, адресованное тебе.

– Я сразу принесла его сюда, к Кибитцеру, – сказала Инацея, – и он его немедленно тщательно проанализировал.

– Бумага была изготовлена из волокон плесневых грибов, – уточнил Кибитцер, – и по причине насыщения углекислым газом напрашивался единственный вывод, что они произрастали в нижней части катакомб. Бумага не казалась особенно старой. Текст был написан чернилами, полученными из крови гротовых вшей, которые обитают исключительно на очень большой глубине. Письмо написано в лабиринте, это совершенно точно.

– И кто же его написал? – спросил я. – Ты можешь что-то предположить?

– Н-да… – пробормотал эйдеит. – Если бы официальное ведомство попросило меня провести экспертизу… и я был бы вынужден под присягой давать показания в суде… то после скрупулезного лексического анализа и тщательного графологического исследования, которому я подверг это письмо, я бы сказал, что его автором могло быть только одно-единственное лицо.

– И кто же? – спросил я со страдальческим выражением лица.

– Ты, – ответил коротко Кибитцер.

– Что за бред! – воскликнул я. – Я никак не мог написать это письмо!

– Я знаю… – пролепетал Кибитцер. – Это мистерия. Я люблю загадки. Но ненавижу те, что не могу разгадать. Это как раз одна из них.

– И это все? – спросил я. – Больше тебе нечего сказать?

– Ну, еще только то, что автору – если это был не ты – мастерски удалось сымитировать твой стиль в период, когда ты творил, лишившись Орма, – захихикал Кибитцер. – Я так смеялся, что у меня из уха выпал слуховой аппарат.

– В адресе отправителя указан Кожаный грот. Не мог ли его написать какой-нибудь книжнец?

– Книжнецы не пишут. Тебе это известно лучше других. Они завзятые читатели, которые полностью посвятили свою жизнь чтению. Это последовательные потребители литературы, а не авторы. Такую полную пародию, которая представлена в письме, мог сочинить лишь кто-то, кто обладает большим писательским даром и богатым опытом. И в этой связи на ум опять приходит известное имя…

– Гомунколосс? – спросил я. – Призрачный Король?

– Да, он один обладает всеми вышеперечисленными качествами. И он единственное создание катакомб, которое знает тебя лично и у кого могла возникнуть идея написать письмо. Конечно, при условии, что он еще жив. Впрочем, это подозрения, а не доказательства. Но их нельзя просто так отбросить.

– Ведь я видел, как Призрачный Король горел! – воскликнул я. – Ярким пламенем! Сколько раз я еще должен это повторять? Никто бы не смог такое пережить! Даже он…

– Я тоже взвешиваю только факты, – сказал Кибитцер. – Я вовсе не утверждаю, что письмо написал Призрачный Король.

– Мы долго размышляли, следует ли посылать тебе это письмо или нет, – вмешалась ужаска. – Наконец, мы оба пришли к единому мнению, что это не требует никакого решения. Это было просто само собой разумеющимся фактом. Кибитцер настоял на том, чтобы мы послали его без какого-либо комментария, так как он был все еще зол на тебя.

Кибитцер кивнул.

– Я не верил, что ты действительно приедешь в Книгород. И не думал, что ты вообще прочтешь письмо. Я считал, что ты стал заносчивой задницей, хотя, может быть, это еще излечимо. Так что прошу прощения за свое поспешное мнение.

Все-таки друзья – это тонкая материя! Они прямо скажут тебе, что ты стал толстым или надменным. Они считают тебя задницей, нагоняют на тебя страх ужасными историями о болезнях и катакомбах, вынуждают тебя проехать пол-Цамонии из-за какого-то мистического письма! А потом просят у тебя прощения и надеются, что после этого все будет опять в порядке.

– Хорошо, – сказал я, вздохнув, – забудем об этом!

– Прекрасно! – вскричал Кибитцер, потирая руки. – Тогда перейдем к вскрытию завещания! Наконец-то! – Голос Кибитцера, который до сих пор дрожал и звучал как-то обреченно, стал более энергичным.

– Что? – удивился я.

– К вскрытию завещания! – повторила за Кибитцером ужаска измученным голосом. Она посмотрела на меня и закатила глаза.

– Речь идет о наследстве? – спросил я. – Кто-то умер?

– Еще нет! – ответил Кибитцер весело. – Еще нет!

В этой книжной лавке старческого слабоумия все напоминало сумасшедший дом для помешанных стариков! Вообще-то я надеялся вскоре исчезнуть, но теперь мне еще нужно было присутствовать при вскрытии завещания, хотя никто не умер! Эти двое, вероятно, были самые чудные букинисты во всем Книгороде, а на склоне лет они стали еще более странными, и это серьезнее, чем кажется на первый взгляд! Возможно, все связано с книжной пылью перевернутых фолиантов, с которыми они имеют дело. Пыль ведь наверняка попадает через дыхательные пути в мозг. Я тоже дышу сейчас более поверхностно. Или их странности объясняются исключительностью их редкого товара? Ужаскизмом и соловеймаристикой? Как можно оставаться душевно здоровым, если в течение всей жизни занимаешься сочинениями профессора доктора Абдула Соловеймара или радикальных ужасок? И почему, собственно говоря, я всегда был здесь единственным клиентом? Заходил ли вообще когда-нибудь в их далекие от реальной жизни лавки кто-то другой, кроме меня? Мне казалось, я не дождусь того момента, когда, наконец, покину этот подозрительный склеп и вдохну свежего воздуха.

Кибитцер подошел к конторке, сооруженной из одних книг, на которой стояли две горевшие свечи. Блуждающие огни кружили, жужжа, в восторженном танце вокруг его трясущейся головы и своим многокрасочным светом придавали зрелищу нереальную картину. Что это? Музыка? Да, действительно! Это Кибитцер, имевший три мозга, напевал мелодию, рождавшуюся в одном из них, и телепатически передавал в мое мышление.

Кажется, это… Голдвин? Да, точно: это была последняя и незаконченная симфония Евюбета ван Голдвина, которую он написал незадолго до своего окончательного помрачения рассудка. Да, я был абсолютно прав: нигде в этом городе нельзя было быть ближе к помешательству, чем здесь.