Принцесса викингов - Симона Вилар

Никогда прежде Эмма не испытывала ничего подобного. У нее остановилось дыхание от этой оглушающей близости. Губы норманна мучали ее, заставляя ее уста раскрыться, и когда она подчинилась, его язык опалил ее словно огнем и у нее не осталось ни мыслей, ни страхов, ни сомнений. Она полностью растворилась в головокружительном желании слиться с ним, еще и еще упиваться его лаской, оказаться еще ближе к нему. Страсть Ролло зажгла в ней ответный огонь, грозивший сжечь ее целиком.

Она не слышала, не могла слышать скрип деревянной ступени у них над головами. Но Ролло вдруг выпрямился и насторожился. Затем, немного успокоившись, взглянул на Эмму.

– Еще, – прошептала она, не размыкая век.

Он коснулся ее полураскрытых влажных губ, столь сладостных и манящих…

Новый скрип на лестнице, более громкий, заставил его вздрогнуть. Ролло огляделся. Темный холл, сереющая старым деревом лестница, под которой они стояли. Здесь мог наткнуться на них кто угодно. Почему он не подумал об этом раньше? Конунг нахмурился и с усилием опустил руки. Эмма покачнулась, но он не поддержал ее.

– Нет!

Еще ничего не сознавая, она беспомощно глядела на него.

Ролло стоял, тяжело дыша, вытянув руки перед собой, словно воздвигая невидимую преграду.

– Прости, Эмма! Но ты не принадлежишь мне. Я сам отдал тебя брату. Я… Я никогда не должен встать между тобой и Атли!

Эмма не сразу поняла, о чем он говорит. На ее лице отразились обида и недоумение. Ролло вдруг выругался сквозь зубы, отвернулся и, толкнув дверь, вышел в клуатр. Эмма широко открытыми глазами следила за ним. Ей казалось, что леденящие струи дождя, стекающие по волосам Ролло, возвращают и ей способность трезво рассуждать. И вдруг ее охватила такая тоска, что захотелось взвыть. За тоскою пришел стыд. Она охнула и спрятала пылающее лицо в ладонях. Так она стояла до тех пор, пока не ощутила рядом чужое присутствие.

Эмма оглянулась – и у нее перехватило дыхание.

На нижней ступени лестницы стояла Снэфрид, и ее снежно-белые волосы сливались с меховой опушкой ее широкой светлой накидки. Лицо жены конунга было неподвижно, как маска, а губы плотно сжаты. Разноцветные глаза, казалось, пронизывают Эмму насквозь.

«Сейчас она убьет меня колдовским взглядом! Это смерть!»

Она видела, как лицо Снэфрид начало изменяться, словно утратив основу. Гримаса ослепительной ярости сделала его чудовищно безобразным. Эмма ощутила почти осязаемое дуновение угрозы, исходящее от женщины. И это окончательно отрезвило ее. Подхватив платье и прихрамывая, она кинулась прочь так быстро, как только могла.

Снэфрид бесшумно приблизилась к открытой двери и едва не столкнулась с возвращающимся Ролло.

– Ты? – удивленно, но совершенно спокойно произнес он. Затем огляделся, кивая своим мыслям. – Что ж, идем. Пора. Я устал и хочу спать.

Не оглядываясь, он двинулся вперед.

Снэфрид еще какое-то время стояла в пустом холле, глядя сквозь серую пелену дождя. То, чего она так долго боялась и чего ожидала, свершилось. Она не ошиблась. Она не ошиблась в отношении рыжей твари. Она и есть та, на которую указывало гадание, та, что займет ее место подле Ролло. Снэфрид знала, откуда в ней эта уверенность. У Ролло и прежде бывали женщины, которыми он увлекался, их было немало. Однако всех их он оставлял ради нее. И никогда не было так, чтобы он покинул ее ради другой.

Снэфрид вдруг издала короткий сухой смешок, который так же внезапно оборвался, оставив на ее лице улыбку, подобную оскалу хищника.

Снэфрид заставила себя оставаться без движения еще какое-то время. В душе ее ревела буря – лицо же становилось все спокойнее. Ее ярость была подобна вулкану, сдерживаемому холодной, нечеловеческой волей.

Она сумела укротить себя. Месть – потом. Сейчас главное – не потерять Ру.

Она шла мимо застывших стражников, мимо торопившихся склониться в поклоне слуг. Заметив в одном из проемов широкую спину Рагнара, Снэфрид остановилась. Она не окликнула датчанина, но он оглянулся, замедлил шаги и наконец направился к ней.

– Ты звала меня, госпожа?

Он не мог долго выдержать прямой взгляд ее разноцветных очей. Темная, ужасающая сила таилась в них. Он опустил глаза, забормотав нечто невнятное.

Снэфрид больше не могла сохранять спокойствие. Лава, что бурлила в ней, требовала исхода. С силой, поразившей Рагнара, она внезапно толкнула его к ближайшей двери. За ней была тесная, необжитая каморка. От голых стен веяло плесенью.

– Ты ведь хотел меня, Рагнар?

В ее улыбке таилась смертельная жуть, но тело, которое она предлагала ему, было неописуемо великолепным.

– Теперь я твоя, датчанин!

Там, где полноводная Сена, устремляясь к океану, покидает земли франков и вьется множеством излучин, простирается край, который уже не первый год даже при дворе короля Карла именуют Нормандией. Прежде это были дикие пустынные места, спорные земли, где никто не решался селиться из-за беспрестанных столкновений между воинственными пришельцами с севера и франками. И именно здесь, в этой безлюдной глуши, обрели приют те, кого не осмеливались коснуться ни франки, ни норманны. Прокаженные, покрытые гнойниками и струпьями, отекшие, гниющие заживо мертвецы, они основали некое подобие селения у реки, где в известковых скалах вода пробила пещеры, уходящие глубоко под землю извилистыми, запутанными переходами. В их недрах обитали те, кто уже не походил на людей. Те же, кто еще мог передвигаться, добывать пищу и размножаться, занимали верхние залы. Там пылали их костры, там они жили по своим особым законам замкнутой, изолированной от всего мира общиной, плодились, умирали, отсюда небольшими группами выходили на дороги просить подаяния, двигаясь обычно на юг, к франкам, где было достаточно монастырей и аббатств, где им могли оказать помощь, дать немного еды и грубую одежду. И лишь раз в месяц некоторые из них отправлялись на север, где в древнем Ротомагусе находился собор Святого Уэна, слывшего покровителем и заступником прокаженных. С недавних пор епископ Франкон исхлопотал для них разрешение в конце каждого месяца присутствовать на службе в этом храме, после которой прокаженные обязаны были немедленно возвращаться в свои пещеры, иначе любой из встречных норманнов мог уничтожить их, как вредных насекомых. Северные воины ничего так не боялись, как заразиться этой ужасной болезнью.

В полдень погожего октябрьского дня, когда несчастные калеки, выбравшись из своих нор, грелись в лучах осеннего солнца, к пещерам подъехал одинокий всадник на прекрасном белом скакуне. Остановившись в отдалении, он начал вглядываться в их багровые изуродованные лица, покрытые синими пятнами и язвами.

– Я жду! – не покидая седла обратился он к прокаженным. – Где же он?

Несчастный с львиным лицом указал беспалой конечностью вниз по течению реки.

– Благородный епископ Франкон ожидает тебя, господин, в последнем гроте. Там почти никто не бывает, там сухо и чисто.