Воевода - Александр Прозоров

– Княжество твое Заозерское, – запыхавшись, выпалил купец, – оно ведь не на волоке Славянском. Оно рядом.

– Рядом, – согласно кивнула княгиня. – И живем мы с соседями своими в мире и согласии. Славу и страсть к походам ратным мужа моего ты знаешь, Никифор. Как мыслишь, коли он ласково попросит князя Дмитрия Васильевича[18]для ладей новгородских пошлину впятеро поднять, а иным проход и вовсе запретить, откажет тот мужу моему в сей малости, али рассориться с князем Заозерским предпочтет?

– Не откажет, – даже не усомнился купеческий староста. – Дмитрий Васильевич ссориться с известным атаманом не рискнет. Не нравится нашему товариществу опасность повышения пошлин, тут ты права. Причалы, амбары на Воже-озере нам тоже зело на пользу пойдут, и здесь твоя правда. Сохранность товара от разора словом и мечом княжеским купечеству нашему тоже зело приятственны. Да токмо и ты нас пойми, княгиня Елена Заозерская. Торг у нас с союзом Ганзейским давний и хорошо налаженный, прибыльный донельзя. Муж же твой расчехвостил факторию их свейскую в хвост и в гриву. И ныне, полагаю, опять тем же занимается. Не можем мы открыто слово доброе о нем сказать, ну хоть ты нас режь! Убыток от тех слов больно великий выйдет.

Елена молчала, с интересом ожидая продолжения.

– С мужем твоим ссориться убыток выходит, – развел руками Ратибор, – и хвалить его – тоже убыток. Дозволь так нам порешить, княгиня. Ради торга ганзейского ругать мы твоего мужа станем в полный голос, кары всяческие сулить и выдачи немцам требовать. А ради волока Славянского крикуны наши на вече за князя Заозерского кричать станут. За вече же мы пред Ганзой не в ответе. Что с быдла возьмешь? Коли чернь ватажника не отдает, то с нас-то какой спрос? Коли совет новгородский твоего мужа повязать потребует али вече вдруг умом тронется и на поводу у ганзейцев пойдет, то ни един ратник из ватаг наших или воинов судовых супротив мужа твоего не выступит, в том тебе мое слово. Своих же силеночек у города почитай что и нет.

– Купечество желает отсидеться в стороне? – уточнила Елена.

– Филона, сбитня принеси! – крикнул жене Никифор, выигрывая время для взвешенного ответа. Потом сказал: – Коли нужда какая у князя Заозерского возникнет… Людьми, серебром, ладьями, припасами мы завсегда помочь готовы. Но токмо пусть и муж твой обиды не держит, коли слово обидное кто из купцов о нем немцам скажет или прилюдно вдруг отослать из земель наших потребует. То ведь не со зла, то ведь крест у нас такой: говорить одно, делать другое, а думать третье. По делам пусть судит, а не по словам нашим. И того… ганзейцев все же пусть шибко не обижает. Ну, или пусть хоть прощения просит, коли донага по случаю раздел.

Хозяйка принесла из залы слабо парящий, резной осиновый ковш. Никифор забрал его и обеими ладонями преподнес гостье:

– Вот, княгинюшка. По зною нынешнему пряного сбитня испить самое то. Не побрезгуй из моих рук.

Елена приняла подношение, медленно выпила горячий, щекочущий яркими запахами напиток и перевернула корец, демонстрируя уважение хозяевам: в ковше не осталось ни капли.

Уговор был заключен.

Почти полмесяца она крутилась, как белка в колесе, моталась от одного влиятельного горожанина к другому. Угрожала, льстила, уговаривала, обманывала, блефовала, обещала, сулила всяческие прибыли с карами пополам… И вот теперь в Новгороде, всего две недели назад с позором изгнавшем князя Заозерского прочь, на стороне бывшей рабыни было уже одиннадцать членов совета города из пятнадцати и полное единомыслие с купеческим союзом! А значит – гарантия того, что совет не примет никаких невыгодных супружеской паре решений и что восемь из десяти находящихся на берегах Волхова воинов не станут поднимать оружие против ее мужа.

Теперь все зависело только от Егора. Либо он вернется с победой, либо…

Либо ей лучше добровольно продаться обратно в Орду – ибо неудачнице припомнят все!

Яркое солнечное утро застало князя Заозерского в кустарнике на краю засеянного капустой поля. Вид у него был самый затрапезный: лапти, шерстяные колготки, отчего-то любимые на запад от Руси, простенькая, грязная и порядком драная рубаха, подпоясанная обычной веревкой. Нищий, немытый, с голодным взглядом, более всего он напоминал беглого раба, равно как и трое его сотоварищей: Линь Окунев, Рюрик Рубаха и Угрюм – мужик плечистый и низкорослый.

– Пора, – поднялся князь, хорошенько прихлебнул из бурдючка разведенного вина, после чего протянул бурдюк ватажникам.

Те тоже выпили. Не пьянства ради, а здоровья для: алкоголь убивает любую бактериальную заразу. Учитывая богатство патогенной микрофлоры, обитающей в лужах и ручьях окрест человеческого жилья, Егор предпочитал выбросить флягу, способную вызвать подозрение, но из открытых водоемов сырую воду не пить. Этот мир вообще был устроен так, что выжить в нем способен только отпетый алкоголик. За трезвенниками азартно охотились дизентерия, холера, чума и прочие вибрионы с бактериями.

Отвязав от кустов полтора десятка овец, ушкуйники деловито погнали их прутьями в сторону совсем уже близкого города.

Обитая в местах каменистых и неровных, в которых всякая пядь земли на счету, шведы использовали свое сокровище крайне экономно. В каждой низинке, ложбинке, трещине между скал, на каждом ровном промежутке был разбит большой или малый огородик, широкие наделы распахивались под хлеб – но таких было раз, два и обчелся. На скалах и уступах местные строили дома, сараи и амбары. Или точнее – складывали. Почти все окрест было сделано из камней.

– Чего-чего, а валунов здесь просто завались, – пробормотал себе под нос Егор.

В остальном пригороды были такими же, как и везде: к городу с равнины подступали ремесленные и крестьянские слободы, ничем не защищенные – но и построенные небрежно. Чтобы не жалеть, если в случае осады вороги пожгут и развалят.

На бредущих по дороге ватажников никто внимания не обращал. Нищие и тощие, грязные голодные рабы гонят в город на продажу отару грязных и тощих, голодных овец. На что тут смотреть? Был бы хозяин – можно хоть словом перекинуться. А рабы никому не интересны.

Егор очень надеялся, что точно так же не интересны будут и воняющие рыбой грузчики с кочей, выгружающие свой свежий, но все равно пахучий товар и возящие его на тачках в город, в подпол на ледник местного перекупщика. Русских купцов, как обычно, на торг не пустили – однако жадный бюргер не только забрал по дешевке весь товар, но и не удержался от дармовщины, позволил чужакам разгрузить все самим, поручившись за них караульным. Ведь свеи, проявляя явно излишнюю осторожность, старались незнакомцев не впускать в город вообще.