Новая Афи - Пис Аджо Медие

Ее пальцы мягко пробежались по обложке Библии.

– Она запретила тебе ходить в церковь! – воскликнула я.

– Не ори. – Мама повернула жалюзи на окнах, повозившись со ржавой ручкой.

– Тебе теперь и в церковь нельзя? – Я вскочила на ноги, возмущенная.

– Она сказала только про собрания, не про церковь.

– Разве можно так поступать? Увольнение – достаточно суровое наказание, но отбирать у человека религию?

Тяжело вздохнув, мама молча села.

– Я позвоню Эли, пусть он поговорит со своей матерью.

– Позвонишь Эли? Тому Эли, которого ты бросила? Совсем не соображаешь?

– Нельзя с тобой так поступать!

– Если тебе это не нравится, вернись домой.

В последующие несколько дней мы с мамой почти не разговаривали. Она ходила на рынок и готовила на двоих, однако не позволяла мне помогать. Когда соседи поинтересовались, почему она не ходит на работу, мама рассказала о моем визите. То же самое объяснение услышали и женщины из «Гильдии», которые пришли ее проведать после собрания. Тетушка ясно дала понять, чтобы я не смела плохо отзываться о ее сыне, а мама отчаянно пыталась скрыть мои неурядицы в браке, но быстро осознала, что держать меня взаперти бессмысленно и нелепо. Вскоре поползли слухи, будто я прячусь дома из-за болезни. Через несколько дней после моего возвращения тоге Пайесу надоело меня ждать, и он пожаловал к нам сам.

– Афи, что ты мне привезла?

Мы сидели в гостиной, и я молча слушала его жалобы на моих нерадивых родственников и о множестве причин, почему я должна дать ему денег. На мне было широченное африканское платье матери, называемое «бубу», в котором я походила на мешок с мукой.

«Никто не должен знать о твоей беременности, а то еще сглазят», – сказала мама тем утром, вручая мне стопку бесформенной одежды.

Теперь я сидела сгорбившись в кресле, и бубу, подобно палатке, накрывало мое тело, только пальцы ног торчали.

Однако тогу Пайеса не интересовал мой внешний вид, он хотел лишь подарков и денег, которые я не желала ему давать. Предполагалось, что он уйдет, устав от болтовни, а мне в общем-то было некуда спешить. Однако я недооценила дядюшкино упорство и переоценила свою способность выносить его занудные уговоры. И часа не прошло, как я сдалась: сходила в спальню, выудила из сумки несколько банкнот и отдала дяде. На его лице вспыхнуло такое выражение, как у ребенка, которому поручили поймать жирную курицу на обед, а в награду за работу дали лишь куриную лапку.

– Тебе придется что-то предпринять перед отъездом, потому что этого хватит только горло промочить, – проворчал он, пересчитав деньги во второй раз, при этом облизывая большой палец после каждой банкноты. Я мрачно смотрела дяде вслед, когда он выходил: ту сумму, которую я ему дала, моя мама зарабатывала за месяц. Разозлившись на себя за проявленную слабость, я решила, что в следующий раз ни в коем случае не поддамся на его уговоры.

После визита тоги Пайеса я начала выходить на улицу и первым делом отправилась навестить двоюродных братьев и сестер, выбрав время после обеда, когда тога обычно сидел в баре или смотрел футбол со своими шумными приятелями.

Я расположилась в углу, подальше от дыма из угольной печки, в то время как Даави Кристи, мать Мавуси, готовила ужин и потчевала меня последними семейными сплетнями. Тога Пайес все же разрешил домочадцам пользоваться его новым смывным туалетом, однако брал со всех ежемесячную плату, которую Даави Кристи давать отказывалась, уверенная, что вскоре ее неповиновение приведет к ссоре с мужем, но готовая к отпору. Предстоящую битву она описывала с суровым выражением лица и сжатыми кулаками. Одна из моих сестер поступила в училище на медсестру и намеревалась скоро прийти ко мне с просьбой о финансировании.

Около месяца назад соседское дерево ним, которое было старше всех наших знакомых и в дупле которого жило божество, повалилось от сильного ветра, повредив несколько домов. Божество разгневалось, и пришлось позвать жреца, посредника в ссоре между богами и смертными, чтобы провести церемонию умиротворения. Теперь божество, переселенное в глиняный горшочек, поселили под наспех посаженным кустом. Все в округе строили теории о том, кто расстроил божество. После падения дерева никто в нашей общине не умер, даже несчастных случаев не произошло.

Для моих родственников гораздо больший интерес представляла я – все жаждали знать подробности моей жизни в Аккре. Тога Пайес описал им квартиру, которая поражала воображение многих: все мечтали увидеть ее своими глазами и, возможно, даже пожить в ней. Я пообещала организовать поездку. Они больше не называли меня просто Афи, теперь я стала для них сестрой Афи, даже для тех, которые приходились мне почти сверстниками.

Я с удовольствием сидела на скамейке перед домом, когда спадала послеполуденная жара, и болтала с прохожими, идущими по своим делам, и с гостями, которые пришли за презентами от богатой леди из столицы.

Одна из дочерей дяди Брайта, Клара, открыла швейную мастерскую в киоске перед домом со старой швейной машинкой «Зингер», которую ей подарила моя мама. У нее работали две ученицы и даже имелся потолочный вентилятор. Иногда я сидела в ее киоске, чтобы спрятаться от жары и от своих дядей. Жужжание швейных машин, тихий скрип ножниц, разрезающих ткань, и дым, исходящий от угольного утюга, вызывали ностальгию по дням в школе сестры Лиззи, а также тоску по моей жизни в Аккре, мастерской Сары, квартире с кондиционером, мужу. Я хотела вернуться домой.

Эли приехал через восемь дней после моего побега в Хо. Мы ужинали в тишине, когда он появился в дверях. Эли поздоровался с мамой и неохотно принял предложенный стакан воды, отказавшись даже присесть, пока я поспешно запихивала вещи в чемодан. Бедная мама отчаянно пыталась завязать светскую беседу, несмотря на каменное выражение его лица. Он приехал в рабочем костюме – в тщательно отглаженных черных брюках и рубашке с закатанными до локтя рукавами. Я так разволновалась, что не попрощалась как следует с мамой и только в машине вспомнила, что запихала в чемодан все ее платья бубу. Я не осмелилась попросить его повернуть, особенно когда он выглядел так, словно хотел влепить мне пощечину. Хотя мы ссорились не впервые, я никогда не видела его таким: челюсть сжата, ноздри раздуваются, ладони сжимают руль с такой силой, словно вот-вот расплющат, а глаза прикованы к дороге, будто меня и вовсе нет рядом.

Когда мы выехали за пределы Хо, уже стемнело, чему я только обрадовалась – так было проще выносить его ярость. Он проигнорировал мою просьбу остановиться в Кпонге, чтобы купить еды у торговцев, которые облепляли всякую машину, осмелившуюся притормозить. Мне отчаянно хотелось сорваться на него, однако беспокойство о предстоящем разговоре брало верх. Каким-то чудом я даже задремала, но проснулась еще до того, как мы проехали автомагистраль. Когда машина свернула с шоссе, я выпрямила спину и вцепилась в коричневую ручку дверцы: мы приближались как к квартире, так и к его дому. Что делать, если он повезет меня обратно? Я откажусь выйти! Буду сидеть в машине до посинения. Если он попытается вытащить меня силком, буду отчаянно сопротивляться, закачу истерику, подниму такой вой, что нас услышат охранники и жители дома. Буду бить его и царапать, проклиная всю семью Ганьо. Что угодно, лишь бы не возвращаться в квартиру.