Не расстанусь с Ван Гогом - Екатерина Островская

– Очень жаль. От всего сердца жаль. – Инспектор с минуту помолчал. – Видите ли, теперь в музее Ван Гога не считают, что эта картина представляет для них какую-то ценность.

– Почему?

– Причиной тому маленькая, но очень неприятная история. Полгода назад к нам обратился один человек, который сказал, что у них в семье была картина, написанная его отцом. Тот был художник – такой небольшой художник, скажем так. Отец умер, а потом вдруг его работы появились на выставке, к ним возник интерес, они приобрели некоторую ценность. Наследник художника, человек не очень богатый, продал что-то, заплатил долги, отправил сына в университет, купил новый дом… А потом вспомнил, что была еще одна картина его отца, которую украли, и обратился к нам.

– Как украли? – не поняла Надя. – Это полотно было куплено официально, есть даже чек из магазина. И директор музея Ван Гога, когда приезжал, видел документы.

– Но, увы, – погрустнел господин Линдмарк, – имеется заявление в полицию, составленное тридцать лет назад, в котором в числе украденных вещей указана картина, подражающая Ван Гогу.

– А как же тот магазинчик, где она была выставлена?

– Очень прискорбно сообщать, но владелец его был уличен в торговле краденым и даже осужден. Торговец получил всего четыре года, должен был отсидеть половину срока, потому что был уже старым и больным. Ему в тюрьме предоставили условия для проживания, медицинскую помощь, по выходным он навещал семью, но все равно умер.

– Жаль, – вздохнула Надя.

– Очень жаль, – согласился Линдмарк. – Вы, вероятно, рассчитывали, что полотно работы Ван Гога и у вас в руках огромное состояние?

– Это как раз неважно. Вещь дорога мне тем, что ее подарила женщина, ставшая моим очень хорошим другом. А кто написал картину – Ван Гог или кто-то другой, мне все равно.

– Тем не менее с точки зрения закона вы не являетесь законной владелицей, а даже наоборот. То есть скупая краденое, вы становитесь соучастником преступления.

– Я ничего не покупала, вы это знаете.

Инспектор кивнул, снова посмотрел на картину и продолжил:

– Если начнется процедура отторжения, то всякое нежелание отдать картину может быть истолковано не в выгодном для вас ключе. И тогда уже в действие вступает закон, который предусматривает не только конфискацию чужого имущества и передачу его законному владельцу, но и наказание для вас. А оно может быть очень серьезным. Однако, поскольку вещь находится в международном розыске и за информацию о ней объявлена награда, то вы можете просто отдать картину и получить премию, не столь уж маленькую. Три или четыре тысячи евро – десять процентов от заявленной стоимости. При оформлении передачи я сам смогу их вам выплатить.

Надя кивнула. А потом спросила:

– Вы хотите изъять ее прямо сейчас?

– Сейчас не смогу. Нужны понятые и эксперт, который подтвердит ее идентичность. У меня есть фотографии и описание, но только эксперт должен осмотреть и сказать, что полотно – то самое.

Надя расстроилась. И не только потому, что поняла – картину оставить у себя не получится, а из-за того, что Радецкая наивно верила, будто хранит подлинник Ван Гога, шедевр.

– Я понимаю, трудно расставаться с вещью, которая является памятью о хорошем человеке… – снова заговорил инспектор.

– Погодите! – перебила его Надя. – Вы сказали, наследник распродает картины. Значит, он подал в розыск, чтобы, получив назад принадлежащее ему полотно, продать его?

– Вполне вероятно, – откликнулся Линдмарк.

– А картина оценена в тридцать или сорок тысяч евро?

– Около того.

– В таком случае, если я предложу ему эту сумму, готов он будет продать картину мне?

Инспектор пожал плечами:

– Я не могу думать за другого человека. Возможно. Только зачем вам это? Полотно работы не Ван Гога не стоит и половины денег, которые просит наследник. И как проведена оценка без присутствия самого объекта, тоже непонятно. Сумму наверняка можно оспорить.

– Значит, я еще и поторгуюсь. Просто очень хочу, чтобы подаренная мне вещь оставалась со мной. По крайней мере, бывшая владелица очень просила меня с ней не расставаться.

– О’кей, – кивнул инспектор, – я свяжусь с руководством, пусть переговорят с наследником. Тот назовет цену, и, может быть, она будет меньше. А я еще скажу, что картина в отличном состоянии, бережно хранится в надлежащих условиях. Кстати, где вы ее храните?

– В банке, – солгала зачем-то Надя, – в специальном хранилище, где установлен климат-контроль.

– О-о! – удивился господин Линдмарк. – То есть все меры приняты. Тогда через несколько дней я свяжусь с вами и расскажу, что делать дальше. Если хозяин согласится, мы сможем оформить покупку здесь, заверив документы в консулате.

На сем гость откланялся.

Оставшись одна, Надя с грустью подумала, что ничего уже изменить нельзя, картину у нее отберут. Потому что тридцать или сорок тысяч евро ей не собрать никогда. Даже если она возьмет кредит в банке, то сможет выплачивать лишь проценты по нему, и то отказывая себе во всем. Конечно, можно попросить в долг у знакомых, но им же тоже надо деньги отдавать. Плохо, конечно, что это не подлинник Ван Гога… А может, наоборот, хорошо, ведь тогда слово, данное Елене Юрьевне, как бы теряет свою силу. Платить сумасшедшие деньги за творение неизвестного голландского любителя – верх безрассудства. Но все же…

Она вспомнила о Холмогорове и подумала, что можно попросить у него. Саша говорил, что за три недели съемок получит тридцать пять тысяч евро, следовательно, у него как раз будет нужная сумма. А поскольку бывший муж все время твердит о своей любви, то вряд ли откажет. Иначе его признания ничего не стоят. К тому же роль в фильме Рудольфа Решетова наверняка не последняя в жизни Холмогорова, будут и другие, за которые заплатят не меньше. Правда, взяв у него деньги, она станет обязанной ему. Как потом отказать Саше, если тот сделает ей предложение, к чему, похоже, все и идет? Выходит, придется тогда принимать его? Иначе она сама поступит некрасиво, получив деньги от человека, с которым не собирается связывать свою дальнейшую судьбу. Не собирается потому, что есть на свете Павел… Конечно, можно попросить эти тридцать тысяч именно у него. Но есть ли у внука Елены Юрьевны такие средства, еще неизвестно, и он-то не собирается на ней жениться, а ей точно не вернуть немалую сумму.

Надя продолжала думать. Вспомнила Линдмарка и то, как тот легко согласился с ее предложением выкупить картину. Странный иностранец – хорошо говорит по-русски, даже слишком хорошо. Акцент, конечно, ощущается, но он правильно строит фразы, знает сложные слова. Правда, перепутал «консульство» с «консулатом». И номер своего телефона не оставил, даже визитку не предложил. Как бы то ни было, но решение надо принимать. С одной стороны, картину представитель Интерпола заберет, и хорошо будет, если без последствий. Но отдавать ее не хочется, потому что это память о Елене Юрьевне. Хотя почти наверняка: если бы Радецкая узнала, что приобрела краденую вещь, сама бы отдала не раздумывая. Тем более что полотно – творение никому не известного человека, пусть, может быть, одаренного, но не более того. Хотя манера письма Ван Гога передана очень точно: даже представитель музея признал ее за подлинник. Однако настоящей экспертизы никто не делал. Состав красок, возраст холста… Что еще определяет экспертиза?