Шторм на Крите - Сергей и Дина Волсини

Подъехало такси. Антон Ильич взял сумку и сел в машину. Ручка и бумага так и остались у него в руке.

Такси повезло его по пустынным улицам спящего еще городка. Часы в машине показывали половину седьмого утра. Вскоре выехали на трассу. Внизу по правой стороне лежало море. Вот и аэропорт, в который прилетел Антон Ильич всего неделю назад. Как давно это было! Казалось, и аэропорт еще спал, ни людей, спешащих на рейс, ни лайнеров в небе, одни только такси, припаркованные с ночи, стояли белыми стайками тут и там.

Дальше проезжали какие-то поселения с неровными домами. Аккуратные белые балкончики с цветущими геранями чередовались с облезлыми стенами и разбитыми заборами. Многие дома пустовали и были наглухо закрыты. Вдоль дороги висели еще объявления, предлагающие услуги и квартиры внаем. Вероятно, туристы покинули эти места до следующего сезона, а хозяева не спешили появляться. Кругом не было ни души.

Снова поля, свободные и нетронутые, с высокой подсохшей травой и зарослями сизых кустарников. Дорога взяла вверх. Впереди показался город, обнесенный мощной крепостной стеной. Подъехали к воротам.

– Куда дальше? – спросил таксист.

Антон Ильич встрепенулся. До сих пор он сидел, молча глядя в окно.

– В какой-нибудь отель, – сообразил он.

– Ты хочешь хороший отель?

– Да, хороший. В центре города.

– Мегарон?

Антон Ильич пожал плечами. Это название он слышал впервые.

– Это лучший отель. Давай я отвезу тебя, сам увидишь.

Мегарон так Мегарон, подумал Антон Ильич.

Здание отеля он увидел издалека. Это был старинный дом, по всему видно, памятник архитектуры, перестроенный в роскошный отель. Он стоял на берегу моря, прямо напротив порта. Весь подсвеченный желтыми огоньками, еще не выключенными с ночи, на фоне голубых утренних облаков, он показался Антону Ильичу сказочным дворцом. Он с воодушевлением шагнул внутрь.

Свободными оказались лишь номера люкс на последнем, шестом этаже. Антон Ильич не стал отказываться и – не разочаровался.

Едва он вошел в номер, взгляд его упал на окно напротив, из которого весь порт был виден как на ладони. По правую руку, в зеленой морской глубине стояли огромных размеров паромы, прибывшие, несомненно, из других стран, прямо перед ним лежала гавань, в ней тесными рядами качались на воде белые как птицы яхты, чуть левее раскинулся венецианский форт, обнимающий гавань двумя своими длинными бетонными стенами, вперед в бесконечную даль уходило море, на горизонте над ним розовело утреннее небо. Невозможно было оторваться от этой картины, от которой веяло простором, свободой и дальними странствиями, и Антон Ильич первое время так и стоял, опершись локтем о кресло, и задумчиво глядел за окно.

Убранство комнат ничуть не уступало по красоте роскошному пейзажу. Мебель, обитая бархатом сочного синего цвета, солнечно-желтые гардины на окнах, высокие потолки с люстрами, мягкие полы под ногами, картины на стенах. В спальне необъятная пышная постель с деревянным изголовьем, на ней подушки из синего и желтого бархата, у ног букет красных роз, свежесрезанных, еще благоухающих, тесным кольцом прижавших друг к другу свои головки. В ванной тоже розы, только букет поменьше; кругом сияющие зеркала и пушистые полотенца в изобилии. На столике в гостиной корзина с фруктами, рядом бутылка шампанского, два фужера и блюдо с клубникой.

Завтрак подавали в ресторане на первом этаже. Официанты в сюртуках и белых сорочках обслуживали чинно и со знанием дела. Ели из посуды из белого фарфора с вензелями. Кроме Антона Ильича в этот час здесь были двое европейцев, оба при галстуке, вероятно, после еды отправлявшихся на деловую встречу. Говорили они между собой на английском, но было слышно, что для обоих этот язык не был родным. Столик в углу занимала пара средних лет – не то греки, не то испанцы, невозможно было разобрать, на каком языке они говорили – с двумя дочерьми-подростками с взлохмаченными волосами и заспанными глазами, явно только что поднятыми с постели.

После завтрака Антон Ильич почувствовал, как сильно он устал за эту бессонную ночь. Все тело болело, и его так и тянуло улечься под пушистые одеяла, однако он твердо решил не спать средь бела дня и дождаться вечера, а сейчас выйти, размять мышцы и осмотреть город.

Едва выйдя из дверей отеля, он заметил какое-то оживление и, присмотревшись, увидел автобусную станцию. Широкими рядами стояли разноцветные автобусы, вокруг толкались и спешили люди. Антон Ильич пошел в сторону моря. Дошел до порта, полюбовался фортом и яхтами, звенящими на ветру, повернул обратно, в город. И сразу оказался на пешеходной улице. Под ногами брусчатка, по обеим сторонам изящные фонари. Дома в три-четыре этажа старинные, отреставрированные, солидные. Банки, магазины, кафе. Балкончики с цветами, и всюду вывески на греческом – непонятные завитушки, напоминающие математические знаки из школьного учебника. Вовсю работали сувенирные лавки. В них, посреди открыток с видами города и обычной разноцветной мелочевки, он вдруг заметил иконы, знакомые, родные, точно русские, маленькие и побольше, позолоченные, сияющие в солнечном свету.

Дорога пошла наверх, поднимаясь к самому центру города. Слева храм, при нем квадратная кирпичная площадь и скамейки. Дальше дом с нарядными колоннами – ни дать ни взять, итальянское палаццо. Так и есть, Антон Ильич сверился с картой, купленной в одной из лавок, и понял, что не ошибся, перед ним был бывший клуб венецианской знати.

Еще дома, изысканные, старинные. Антон Ильич смотрел во все глаза. После жизни на море, когда за стенами отеля ему доводилось видеть лишь полупустые заведения да скудные пейзажи, он словно попал в другой мир. Ираклион, во всяком случае, центральная часть его, на которой стоял теперь Антон Ильич, казался ему утонченным и красивым какой-то итальянской красотой. Первые этажи зданий сплошь были отданы под кафе и рестораны, которые не держались в помещениях и расползались на улицы, на площади, к солнцу. Под их зонтами, лицом к прохожим, сидели люди, все больше местные, но были и иностранцы, разговаривали, смотрели по сторонам и неспешно попивали кофе. Публика здесь была живая и шумная, возможно из-за того, что среди посетителей кафе было много молодежи. Они сбивались стайками, галдели, обсуждая что-то, или садились парочками, демонстративно уединяясь друг с другом. Одетые кто как, кто по-пляжному, в сандалиях, коротеньких шортиках и купальниках с завязками на шее, кто по-осеннему – ведь и вправду, уж начался ноябрь! – в сапогах на босу ногу и шарфиках на плечах, все они смотрелись нарядными, как будто собирались праздновать что-то. Откуда они здесь? Что празднуют? И если студенты, то почему не учатся? Или у них каникулы? Антон Ильич не знал. Как бы там ни было, приятно было смотреть на них, таких юных, полных жизни, хохочущих, шаловливых.

Он тоже решил устроиться в одном из заведений. Взгляд его упал на вывеску, изображавшую итальянский город, в котором Антон Ильич сразу узнал Болонью с двумя ее длинными прямоугольными башнями, высокой и той, что вполовину короче. Надпись под снимком гласила: кофе с итальянским вкусом. На площади перед кафе в три ряда стояли широкие столы, к ним барные стулья на деревянных ножках, и все они были заняты. Внутрь вели ступени. Двери не было видно, и сразу за входом тянулась барная стойка, увенчанная блестящей кофе-машиной, напротив нее вдоль стены стояло несколько стульев, таких же, что и на улице. Вместо столиков здесь был широкий подоконник, большие окна настежь распахнуты. Крайнее ко входу место только что освободилось, и, не успела официантка собрать оставшуюся посуду, как Антон Ильич уже занял его и взобрался на стул.