Свободная ладья - Гамаюнов Игорь

Витька улегся спать – угнездился, подбив подушку и натянув на голову одеяло, и уже засыпал, когда сквозь наплывающие впечатления дня пробилась к нему простая и ясная мысль: если Сталин не знает про поголовное враньё взрослых и очереди в их райцентре, значит, надо написать ему в Кремль письмо. И сразу всё изменится.

Ну почему, почему раньше не пришла ему в голову такая замечательная мысль?

14 Окончательная правда

От длинного дома с аистиным гнездом на крыше до учительской хатки в переулке две минуты ходьбы.

Невысокая женщина с энергичным выражением смуглого лица, жена Бессонова, выйдя со своего двора с хозяйственной сумкой в руках, свернула в переулок. Пройдя по крутому спуску к хатке, она шаркнула лёгкой дверью прихожей, сплетённой из камыша, окликнула мужа и, услышав его голос, перешагнула порог. Слева – печка-«буржуйка», справа у окна – стол и книжная полка, впереди вдоль стены топчан, над которым висит потёртый молдавский ковёр, маслянисто поблёскивающая двустволка, поблёкшие фотоснимки в металлических рамках.

Села. Табуретка возле печки была шатучей, это раздражало.

– Скрипучие табуретки хороши для незваных гостей, быстрее уйдут, – произнесла свою традиционную фразу Лучия Ивановна, насмехаясь то ли над собой, не раз уже повторявшей эти слова, то ли над своим мужем, не способным ни починить, ни выкинуть столь хлипкое сооружение. – С сегодняшнего дня у Алёши новая няня – Веруца, её мне наша соседка нашла. А я принесла тебе бельё, так что потерпи минуту моего присутствия.

Она повесила пальто на гвоздь и, распаковав сумку, велела мужу переместиться с топчана, где застала его лежавшим с книгой, на странный здесь, стоявший у стола, будто забредший из другой жизни и случайно задержавшийся, красивый стул с гнутой спинкой и такими же ножками.

Из-под топчана выбралась, мотая хвостом, рыжая Ласка, ткнулась носом в колени Лучии Ивановны.

– Ты, конечно, можешь меня презирать, называя мещанкой, не способной пренебречь общественным мнением, – говорила она, сорвав с топчана домотканое покрывало, меняя простыню и переходя время от времени с русского языка на французский. – Но, согласись, объяснить всему селу, почему муж живёт отдельно от жены, хотя и в двух минутах ходьбы, невозможно. Tu me comprenes?

Бессонов, приглаживая пятернёй зачёсанные назад волосы, следил за её быстрыми, резкими движениями и не торопился с ответом. Да она и не ждала его.

– А банальная история с влюбившейся в тебя семиклассницей была бы смеху подобна, если бы не последствия, которые не замедлят сказаться. Её родители, конечно, люди малообразованные, сами не сообразят, но найдутся советчики, научат, как окончательно испортить тебе и мне жизнь. Да и об этой petite fillette[3]говорят, что она не так проста, как кажется.

Сцепив руки на коленях, Бессонов смотрел в окно, за которым, в промежутке между отдёрнутыми занавесками, виден был плетённый из ивняка забор, а за ним горбатился узкий проулок, непроезжий из-за ухабистого, изрытого дождями спуска, и мотались на ветру ветки старой акации с прошлогодними стручками.

– Ну да, je comprene[4], ты сверхчеловек, тебе с твоих ницшеанских высот кажутся мелкими мои опасения, к тому же я перестала тебя интересовать как женщина, а про ton fils[5]ты, видимо, вспомнишь, когда он вырастет и сгодится тебе в товарищи по охоте – патронташ таскать.

Лучия Ивановна, запихивая подушку в свежую наволочку, продолжала напористо и быстро излагать мужу то, что она называла, не без самоиронии, но – убеждённо, окончательной правдой.

– Твоё «сверхчеловеческое» самообольщение с возрастом пройдёт – с чем ты останешься? Тебе уже тридцать восемь, а чего ты достиг? Вспомни, когда мы были студентами в Яссах, какие у тебя были возможности. У тебя было два пути – профессорский, ты тогда увлёкся лингвистикой, и артистический. Нет, ты непременно вспомни, как тебе аплодировали студенты, когда ты произносил со сцены монолог Гамлета! Где это всё? И где ты сейчас? Живёшь в какой-то конуре avec le chien[6], хотя мог бы, мог бы… Я понимаю, ты, как это по-русски, здесь первый парень на деревне, на тебя смотрят и думают – а что он ещё выкинет? Тебя это внимание греет… В этом ты находишь la raison[7]своей жизни, да?

Бессонов, с длинным вздохом расцепив руки, придвинул керосиновую лампу, стал снимать с её стекла розовую промокашку, сильно подгоревшую по краю выреза, – она заменяла абажур.

– Нужно научиться расставаться с иллюзиями. В конце концов, мужчина ты или нет? Да, ты совершил ошибку, решив остаться здесь, возле родного пепелища, хотя мог вслед за своей пожилой мамой отправиться в Румынию. А как ты меня сманил оттуда? Надеюсь, помнишь, на что я пошла, чтобы советская граница передо мной открылась? И что у меня теперь? Роль соломенной veuve[8]при живом муже? Посмешище для тёмных крестьян и малообразованных наших коллег?.. Послушай, куда ты сунул грязную свою рубашку? O mon dieu[9], она под матрацем!

На что именно Лучия Ивановна пошла, чтобы оказаться рядом с ним, Бессонов помнил. В сороковом, когда Молдавия стала советской, а Яссы с пригородным селом, где жила Лучия, оказались за кордоном, они, студенты, чья любовная история только началась, забрасывали друг друга письмами, половина из которых не доходила. Дело в том, что отец Лучии, сельский почтальон, был против того, чтобы дочь вышла «за какого-то русского большевика», и те письма Бессонова, что попадали в его руки, сжигал. Когда же настырная Лучия, не способная отступать от задуманного, во всех своих письмах в Бухарест стала требовать разрешения на выезд «к близкому человеку, который вот-вот станет отцом её будущего ребёнка» (что тогда было блефом), её пригласили в сигуранцу. После долгих изматывающих бесед сотрудник, чья ежемесячная премия к зарплате зависела от числа завербованных «помощников», предложил ей подписать некое соглашение. Тем самым она обязалась, находясь в Бессарабии, помогать секретной службе Румынии, если таковая обратится к ней через доверенных людей. Поколебавшись, Лучия Кожухарь соглашение подписала, будучи уверенной, что оно в самое ближайшее время утратит силу – Вторая мировая в Европе уже началась… Затем на Бессарабской земле ещё дважды сменилась власть, завершилась война, у Бессоновых-Кожухарь родился сын… За эти годы никто не обращался к Лучии Ивановне от имени секретной службы Румынии. Но забыть тот неприятный эпизод своей жизни она, конечно же, не могла.

…Упаковав сумку, Лучия Ивановна сняла с гвоздя пальто и, предупредив галантный порыв своего мужа, сама демонстративно быстро его надела.