Стёртая - Тери Терри

Отсюда, с вершины, нам видна вся долина; над головой проносится темное небо. Преследователи еще не появились.

– Держу пари, ребята повернули назад. – Бен смеется. – Слабаки!

– Может, и нам стоит?

– Нет. Все равно мы уже на середине, какой тут смысл?

– Тогда пошли. – Мне не терпится продолжить, вложить в забег все силы.

– Что-то случилось?

Пожимаю плечами.

– Скажи мне.

Я смотрю в его мягкие карие глаза. Я верю ему, действительно верю, но имею ли право открываться?

Меня бьет дрожь, и теперь уже Бен обнимает меня за плечи.

– Давай продолжим, – говорю я.

– Сначала поговорим.

Придавленная его взглядом к дереву, я чувствую себя хуже, чем в кабинете доктора Лизан-дер. Дыхание и пульс постепенно замедляются, и меня начинает трясти, но не от холода. Я прижимаюсь лицом к его груди.

– Может, я сумею помочь.

Причин молчать сколько угодно. Обещание, данное Маку. Понимание опасности некоторых вещей для Бена. Может ли он сам держать язык за зубами? Я не знаю, и как я могу это знать, если не уверена в себе самой.

Бен отстраняется, садится под проливным дождем на камень и тянет меня к себе.

– Мы никуда не пойдем, пока ты не скажешь, что случилось.

Я вздыхаю, устраиваюсь поудобнее у него на коленях и закрываю глаза. Так бы и осталась здесь. Он обнимает меня крепче, подставляет ладонь под мой подбородок, заставляет поднять лицо. Я открываю глаза, и Бен наклоняется… Я уже не бегу, но сердце трепещет и бьется быстрее. Он смотрит на меня так же пристально, как и в тот день, когда я думала, что он поцелует меня, а ему всего лишь хотелось поговорить о Тори.

Тори, Феб и Люси… Как много призраков между нами. Но по крайней мере одного я могу изгнать правдой. Отстраняюсь… подбираю слова.

– Ты никогда не интересовался, почему тебя зачистили?

– Ты опять о том же? – Он пожимает плечами. – Иногда. Интересовался, а как же. Но ведь узнать, кем мы были, невозможно, а значит..

– А вот я знаю.

Пауза. Тишина. Только шумит дождь. В глазах Бена сомнение.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает наконец он, старательно удерживая нейтральное выражение.

Я сглатываю. Какой смысл притворяться, что ее нет? Она ведь все равно не исчезнет.

– Мое имя – Люси Коннор. Мне было десять лет, когда я пропала без вести. У меня был серый котенок, и кто-то сломал мне пальцы. А еще кто-то скучает по мне. – Каждое предложение я произношу шепотом, и после каждого меня бросает в дрожь. Что-то трясется внутри, дергается, пытается разбиться. Но я лишь плачу. Припадаю к груди Бена, и он обнимает меня, гладит по голове. Дождь не ослабевает, ветер набирает силу. Буря, повсюду буря.

– Откуда ты это знаешь? – спрашивает наконец Бен.

Я жду, а когда слезы останавливаются, рассказываю о незаконном компьютере, веб-сайтах, посвященных пропавшим без вести, и Люси Коннор. И Бен начинает верить.

– Не понимаю. Пропавшие без вести?

– Таких людей очень много. Их не арестовывают и не судят; они просто пропадают. Может быть, мы даже не преступники.

Бен качает головой.

– Такого не может быть. Это незаконно. Разве правительство станет нарушать собственные законы?

– Может быть, мы не сделали ничего плохого, а правительству просто не понравилось что-то, что мы сказали или сделали. Хочешь выяснить? Узнать, не значишься ли и ты среди пропавших без вести?

На лице Бена отражается сложная игра чувств. Он начинает говорить, но я поднимаю руку.

– Подожди.

Я поворачиваю голову, прислушиваюсь. Из-за дождя и ветра слышно плохо, но не шаги ли…

На вершине холма появляется один из бегунов. Увидев нас, он ухмыляется и бежит дальше.

Бен разжимает объятия, и я тут же вскакиваю.

– Зачем ты так?

– Он бы все равно нас увидел. Уж пусть лучше думает, что мы тут обжимались, а не вели опасные разговоры.

Обжимались. Так вот чем мы занимались. Или это было только для прикрытия? Лицо горит. Я поворачиваюсь – не бежит ли кто еще?

– Пошли, – говорит Бен и, не дожидаясь ответа, срывается с места.

Ладно. Я мчусь за ним, но догнать не могу. Шаги Бена длиннее моих, и вскоре он исчезает впереди, уносится, словно что-то, встречаться с чем лицом к лицу ему не хочется, преследует его.

Но это только я.

На передней стене в изобразительной студии – малиновка, которую нарисовала Феб. Других рисунков нет. На боковых, на задней они есть, но на передней только этот. Рисунок остался неподписанным, и, кроме нас, никто не знает, чей он. Мы входим поодиночке в класс, и мистер Джанелли, вопреки обыкновению, никого не подгоняет. Сегодня он молчалив, и сегодня наше первое занятие после того, как забрали Феб. Все видят ее набросок на стене и тоже молчат.

Мистер Джанелли должен знать. Я оглядываюсь – у двери стоит миссис Али. Она по-прежнему следует за мной тенью, хотя уже ясно, что я могу обойтись без нее. Присматривает за мной. Интересно, это навсегда? Вот за Беном и Эми никто не следит.

Миссис Али оглядывает комнату, всматривается в лица, словно чувствует что-то. И остается.

– Класс, сегодня я хочу, чтобы вы подумали о том, как важна связь с тем, что вы оставляете на бумаге. Возьмем нашего друга, мистера Красногрудого. Эта связь возникает в какой-то самый обычный момент, и вот в такой момент вы поднимаетесь над собой, открываете в себе художника. Коммуникация между вами и субъектом, да? Движение с обеих сторон. Когда вы видите свой предмет таким, каким его не видит никто другой..

Мистер Джанелли отступает, теперь он с нами, и все смотрят на рисунок Феб. Все вместе мы изучаем набросок. Малиновка доверилась ей, подскочила ближе, еще ближе. Феб улыбается, говорит что-то птахе – та чирикает в ответ. Секунда за секундой, минута тишины… две…

Мистер Джанелли печально качает головой и возвращается на свое место перед классом.

– Сегодня нарисуйте кого-то или что-то, что вам дорого. Что-то, что пробуждает чувства. Любые чувства, плохие или хорошие – не важно. Начали!

Он устало опускается на стул. Класс приходит в движение. Кто-то разглаживает бумагу. Кто-то выбирает карандаши, уголь для рисования. Все как будто проснулись, вышли из транса.

Я склоняюсь над чистыми, белыми листами. Исподтишка поглядываю на миссис Али. Задумчивая, озадаченная, она уходит.

Джанелли выглядит сегодня постаревшим, морщинки у глаз прочертились отчетливее, кожа серая, как волосы. Одного из его учеников забрали, и он ответил молчаливым протестом, но мы все знаем, что он сделал сейчас и чем рискует. Я вижу, как он достает из кармана фляжку, наклоняет над чашкой с чаем. И берется за свой набросок.