Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне - Жилбер Мартино

«Стирка здесь — нечто совершенно невообразимое: понять, что это такое, можно лишь зная о немыслимой цене топлива, о том, как трудно найти прачек; мыло также стоит невероятно дорого; я думаю, что эти расходы потянут на 100 фунтов; что касается корма для лошадей, то я сговорился с поставщиком Бонапарта на 4 шиллинга 2 пенса в день на каждую лошадь, так что, не съев еще и куска хлеба, я должен выложить 988 фунтов. Что касается продуктов питания, то труднее всего достать здесь говядину, молоко, масло, то есть продукты первой необходимости».

Месяц спустя он возобновляет свои жалобы: «Я нахожусь в большой крайности. То, как я живу, не может не вызвать у вас сострадания. Вы знаете, что бедность, в глазах англичан, лишает человека какого бы то ни было уважения; а потому мне часто приходится поститься, чтобы иметь возможность угостить бутылкой красного вина тех двух или трех посетителей, которые иногда приходят ко мне утром. Я имею честь вас заверить, что они этого заслуживают, хотя из-за жары и плохих дорог приезжают ко мне верхом».

В день Святого Людовика Лоу не без коварного умысла говорит ему:

— Вам бы следовало дать обед, это произведет хорошее впечатление.

Простак с удивлением смотрит на него и начинает объяснять, что у него в доме мало стульев, что у него нет серебряной посуды и денег на подобные траты и что он не хочет занимать деньги в счет своего жалованья, не зная, сможет ли он вернуть долг, а выглядеть нищим не желает. Праздник все же состоялся благодаря выданному Лоу авансу в 800 фунтов, которые маркиз с радостью положил в свой карман, потратив на раут лишь 171 фунт. Скупость его была прекрасно известна на острове, и что бы он там ни писал, он никогда не устраивал ни обедов, ни приемов, но и его приглашали, лишь когда он приезжал верхом, да и приглашать его не было нужды, ибо появлялся он по преимуществу в часы, подходящие для какой-нибудь трапезы. Прозвище его за несколько дней облетело всю колонию: его коллеги и британцы, понимающие французский, называют его «маркиз де Поднимись-к-нам»[24], а англофоны, чтобы не оставаться в долгу, окрестили его Old Munch Enough, то есть «Старый обжора». Этот потомок благородного рода отнюдь не отличается безупречными манерами: на острове еще долго будут говорить о том, как он напивался в Плантейшн Хаус (однажды он перепачкал множество салфеток леди Лоу), о его попытках соблазнить свою домохозяйку, стареющую англичанку, которая отбивалась от него, как могла, а также о его пылких признаниях в чувствах леди Лоу, относительно которой он сообщал всем и каждому, что, «будь она помоложе, он бы наставил рога ее мужу». Вполне аристократические манеры...

Едва на горизонте появляется парус, пылкий «посланник» хватается за перо и строчит нескончаемые донесения, хранящиеся в папках Министерства иностранных дел, в которых бессвязность и убожество соседствуют с глупостью и вульгарностью, но которые разукрашены всеми местными сплетнями. Судите сами:

«Монсеньор, ничего не переменилось с тех пор, как я имел честь писать Вашему Превосходительству 20 июня. Мы все еще не видели Бонапарта, и очень может быть, что мы его не увидим до тех пор, пока не поступит специальное распоряжение на сей счет английского правительства.

Я уже имел честь говорить о том влиянии, каковое Бонапарт имеет здесь на всех; лица подчиненные, с которыми он очень ласков, обожают его, но он в ссоре с губернатором, который его боится, но при этом отлично выполняет свои обязанности и стесняет его свободу в той же степени, в какой ему выказывают неприязнь.

В прошлую пятницу у него посреди ночи начался пожар. Его потушили с большим трудом, благодаря усилиям шестисот человек, прибывших очень вовремя, ибо все считают, что появись они десятью минутами позже, и все бы сгорело.

Жизнь так однообразна, что у него никогда не происходит ничего интересного. Однако вот небольшая историйка. Я уже имел честь говорить вам о Бетси Балькомб. В прошлое воскресенье были приглашены гости по случаю благополучного разрешения от бремени мадам де Монтолон. Когда они собрались у нее, Бонапарт, знавший об этом, встал у окна, из которого видно ее комнату, и всех приветствовал. Он даже сказал несколько слов, а потом вышел в сад, куда все и направились. Он спросил у маленькой Бетси, которую он давно не видел и которая раздражает его своей фамильярностью, не перестала ли она быть такой злючкой. Он заметил, что она очень выросла, и тотчас добавил: "Впрочем, сорная трава всегда растет". Обиженная малышка заметила, что он в этот день не брился и ответила ему, что это "очень некрасиво и грубо" принимать женщин с такой длинной щетиной.

У него сорок слуг, как французов, так и рабов, и им требуется каждый день пятьдесят одна порция. У него больше дюжины лошадей и два экипажа. Когда он выезжает в экипаже, его сопровождают Гурго и польский офицер; оба верхом и в мундирах; у него в упряжке всегда шесть лошадей[25]. Хотя у меня пока еще нет лошадей из-за невозможности достать их здесь, я уже знаю остров. Я уже побывал во многих местах с губернатором, который иногда одалживает мне лошадей. В двадцати трех местах воды стекают в море, однако есть лишь четыре места, где могли бы высадиться несколько человек на шлюпке, да и то с большим трудом, потому что прибой здесь очень сильный. И тем не менее все эти места охраняются и находятся под защитой батарей. Даже если бы несколько человек смогли высадиться в этих ущельях, то выйти из них практически невозможно, так как скалы здесь почти отвесные и полностью лишены растительности. А если увидят, что где-то пробежала собака, то там обязательно поставят часового.

Мы обнаружили небольшую бухту, именуемую Руперт, где корабль мог бы встать на якорь. В долине имеется тропинка, по которой, хотя и с трудом, можно пройти; напротив находится хорошо охраняемый форт с большим количеством артиллерийских орудий. Я, однако, должен заметить, что подойти туда можно лишь на шлюпках, а поскольку воды там лишь по плечи и бухта усеяна рифами, корабль может встать на якорь лишь в полумиле от батарей. Море везде довольно мелкое, так что, даже овладев фортом, невозможно оттуда выбраться; и там постоянно крейсирует фрегат с 36 пушками. Лонгвуд — единственная равнина на острове, весьма обширная, имеющая около четырех миль в окружности.

Вот в этом пространстве Бонапарт и его семья, как здесь говорят, имеет право прогуливаться без сопровождения, но только до тех пор, пока солнце не скроется за горизонтом. После захода солнца появляется ночная стража и выстраивается в пятнадцати шагах от дома, причем дозорные стоят почти вплотную друг к другу.

Губернатор четыре раза в день получает сведения о своем пленнике, где бы тот ни находился, на что требуется не более двух минут. Бегство совершенно невозможно, ибо даже если бы губернатор допустил его, то охрана, установленная на море, сделала бы его невозможным. Дозорные ведут наблюдение день и ночь. Как только появляется какое-нибудь судно, обычно на расстоянии 60 миль, раздается пушечный выстрел, и первый, кто его заметил, получает один пиастр. Два брига крейсируют день и ночь вокруг острова; а в двух местах, где возможна высадка, стоит по фрегату; зайти же в бухту Руперт невозможно, не подвергшись обстрелу из фортов города и с "Ньюкасла". Ночью невозможно ни подойти к берегу, ни отчалить, так как вооруженные шлюпки патрулируют до рассвета.