Охотница - Сисела Линдблум

Оступишься в левую сторону, в сторону веры и грез, потом держись. Я буду так строг, так жесток с тобой, что ты начнешь ненавидеть меня. А когда тебе исполнится шестнадцать, по уши влюбишься, сбежишь от меня и от цирка, вцепишься в какого-нибудь молокососа, которого сама назначишь героем своего сердца. Слишком тяжелая обуза для бедняги, для любого нормального парня. Он бросит тебя, беременную, без всяких средств к существованию. Ты родишь малыша, сдашь его куда-нибудь, а сама угодишь в бордель. Возможно, даже попадешь в один из дорогих, с винами-ликерами, с конфетами и шелковыми тряпками. Там будешь жить иллюзиями, что ты желанна, но начнешь стареть, и жизнь закончится лет в сорок”.

“А если я соскочу вправо?” – от злости Розали даже охрипла.

“Тогда останешься со мной. Будешь с утра до ночи тренироваться, никаких грез и видений, я буду тебя кормить и давать немного денег. Через несколько лет ты сама поймешь, что не блещешь особыми талантами. Ты все чаще будешь замечать, что проволока висит не так уж высоко, до облаков далековато, но тогда зачем стараться, не лучше ли соскочить на твердую землю? По зрелом размышлении ты начнешь заниматься все более и более скучными делами, мимо будут проноситься девочки в трико и юбочках с блестками, у всех у них грандиозные радужные мечты, а тебе остается подшивать им подолы, когда отпорется край. И вот появляется мужчина, из тех, что и смотреть не на что, и поэтому он не смеет заглядываться на смазливых цирковых нимфеток. Он и возьмет тебя за руку. И ты пойдешь за ним и из благодарности никогда не будешь думать о том, чего он все равно не поймет”.

“А если я удержусь на проволоке?”

“Считаю, что не стоить рисковать, ни к чему затевать этот номер-сюрприз. Разве тебе не ясно? Ты ведь теперь знаешь правила”.

“Папа, ты же обещал”.

Во время громких оваций после пышного финала директор поднял руку. По его просьбе на середину манежа выкатили два табурета и между ними натянули проволоку, на высоте два фута. В цирке наступила тишина.

“Достопочтенная публика! – громко начал директор цирка. – Этот номер не входит в нашу программу, это номер на пари. Его заключили мы с моей дочерью Розали. Если она справится с заданием, я ей разрешу выйти замуж за юношу, которого она любит. Конечно, она еще слишком молода, но в нашем цирке чего мы только ни делаем ради любви. Если вам интерес но, оставайтесь и смотрите. А представление уже закончилось”.

И он отвесил глубокий поклон. Зрители на верхних рядах уже поднялись, но после этой речи снова уселись на свои места. По цирку прокатился взволнованный ропот, господин директор определенно всех заинтриговал.

Теперь тот мальчик в первом ряду подумает, что я собираюсь за кого-то замуж, досадовала Розали, делая первый шаг по проволоке. Балансир угрожающе наклонился влево, и ей пришлось мучительно напрячь правую ногу, когда она делала следующий шаг. Тихонечко, шаг за шагом, подумала она, посмотрев вниз. Но, увидев, что пол арены совсем близко, она приподняла голову. Я, наверно, кажусь им красивой в этом светло-зеленом платье – оно у меня самое нарядное. Свет рампы сиял вокруг нее, она представила себе, как тот мальчик смотрит на ее ноги под полупрозрачной юбкой, и снова сильно шатнулась. Ну еще шажок, один-единственный, уговаривала она себя, ощутив, как раскачивается проволока, и, всем телом изогнувшись, снова влево, все-таки удержалась.

Когда она прошла больше половины, отец решил, что один раз – слишком мало. И, когда она, вся дрожа от напряжения, встала на табурет и повернулась к нему, господин директор, коротко кивнув, сказал:

“И той же дорогой назад, теперь сила слева от тебя, а вера – справа”.

Розали сжала губы, чтобы не вырвались слова протеста. Она опять, уже увереннее, ступила на проволоку, чувствуя, что путь назад будет быстрее. Вот она уже сделала четыре шага, пять, и даже ни разу не покачнулась. Я буду директором цирка, подумала она, и ни одна чаша весов не возразила ей.

Когда девочка со смешным светлым хвостиком на затылке прошлась по проволоке шесть раз, публика заскучала. Некоторые снова поднялись и направились к выходу, выражая недоумение. Людям было непонятно, почему каждый раз, когда девочка доходила до табурета, за этим следовала коротенькая пауза. Девочка смотрела на своего папу-директора, а тот знаком велел продолжать, и она опять покорно шла, балансируя на проволоке. Ну и что особенного? Если она, потеряв равновесие, упадет, то даже ногу не вывихнет. После дрессированных львов и воздушных акробатов это было довольно жалкое развлечение.

“И долго ли она собирается так ходить!” – заорал один зритель.

“Это наше личное дело, – оправдывался отец Розали, – если вам скучно, можете нас покинуть”.

В зрительном зале нарастал шум, начались разговоры, свистки. Одни вставали и уходили, другие шикали на уходящих, оставшиеся хотели знать, разрешат ли девушке выйти замуж и вообще должно же это выступление когда-нибудь закончиться.

Как долго мне еще ходить взад-вперед, подумала Розали, оказавшись в седьмой раз на середине проволоки, ведь он, если захочет, будет гонять меня здесь целую вечность. В ту же секунду чаша с верой поднялась высоко в воздух, словно кто-то опустошил ее. Я буду директором цирка, пыталась она подбодрить себя и, увидев краем глаза, что светленький мальчик все еще тут, в первом ряду, смогла удержаться на проволоке и не упасть.

Когда Розали начала свой двадцать первый заход, в шапито почти никого уже не было.

Среди оставшихся – светлоголовый мальчик и тот злюка зритель, который орал. На дальнем ряду, почти у купола цирка, две пожилые дамы очень громко обсуждали предмет спора и обе считали, что у пятнадцатилетней девочки еще не так много ума, чтобы самой выбирать, за кого ей выходить замуж. Почти все артисты успели переодеться и вернулись в шатер. Мальчик на первом ряду вытащил сигарету и закурил.

“Здесь нельзя курить!” – сердито закричал директор. И мальчик, стряхнув тлеющий пепел прямо на опилки манежа, встал и ушел.

Локоны на лбу Розали уже выпрямились от пота. Ее рот стал похож на резко прочеркнутый штрих, а она все ходила и ходила вперед-назад по проволоке. Когда мальчик вышел из шатра, у Розали заныла рука. Розали вдруг почувствовала, что устала от тяжести балансира, вообще она очень устала, глаза ничего не видели от пота и слез.

Отец, весь бледный, зашел за занавеску в каморку за табаком.

“Можно выключить основной свет! – раздался крик одного рабочего сцены. – Освещение всей арены жрет слишком много газа”.

Рабочий забирался к каждой лампе, тушил одну за другой, остались гореть только огни рампы.

А Розали все ходила по проволоке. Это длилось так долго, что она уже позволяла себе отвлечься на разные мысли. Я буду директором цирка, думала она, и ничего не происходило. Но, когда она вспоминала, что мальчик и публика ушли из цирка, шест качало в сторону силы. Никто меня не видит, сетовала она, балансируя на проволоке, стараясь нагнуть шест в сторону веры, чтобы сохранить равновесие.