Волчица в засаде - Александр Чернов

Соорудив бутерброд, Элка передала его мне и виновато проговорила:

— Ты, Игорь, меня извини, но я ночью Кате обо всем рассказала.

Меня нисколько не удивило признание Ягодкиной. На то и существует подруга, чтобы ей тайны поверять.

— Не утерпела, балаболка! — сделав глоток кофе, пожурил я девушку. — Значит, и Катя теперь знает об убийстве и о том, что ты побывала в плену?

— Выходит, знает.

— Надеюсь, вы не додумались и Катину маму посвятить в Элкины проблемы?

— Нет, конечно, Игорь Степанович, — клятвенно заверила Рябинина. — И впредь я ей ничего не скажу. — Чело писаной красавицы вдруг омрачилось. — Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда говорили у себя дома, как мне повезло, что я рассталась с Чаком. А я еще на Эллу обижалась! — Катя с сочувствием взглянула на подругу. — Ей столько всего пришлось пережить. Какая же я глупая была!

После завтрака мы с Элкой наконец-то собрались и покинули гостеприимную квартиру. На девушке была утепленная куртка, также выделенная подругой из своего гардероба. Катя вышла из дому вместе с нами.

За ночь в природе произошли кое-какие изменения. Очевидно, под утро ударил небольшой мороз, остававшиеся на деревьях листья померзли и большая их часть осыпалась на землю. На ветвях остались лишь самые стойкие. Вороха разноцветных листьев лежали на дорогах, тротуарах, на земле под деревьями, тихо шуршали под ногами, навевая грустные неясные мысли о чем-то безвозвратно ушедшем, добром, хорошем.

У центральной дороги мы с Катей расстались. Рябинина направилась к трамвайной остановке, а мы с Элкой стали ловить такси. Остановился старенький синий «жигуленок». Я наклонился и сказал в открытое окошко:

— До Борового и обратно.

— Садитесь.

Элка, стоявшая поодаль на тротуаре, приблизилась к машине и удивленно спросила:

— Куда-куда? В Боровое? Чего нам там делать-то?

Открывая для девушки заднюю дверцу, я сделал пьяные глаза и, дурачась, жарко выдохнул:

— Я жить не могу без Наташи. Если я ее сегодня не увижу, то сойду с ума. Поехали!

Я усадил Ягодкину на заднее сиденье, а сам устроился на переднем и хлопнул дверцей. Машина резво тронулась с места.

Я действительно очень хотел повидать Наташу. Мне показалось довольно странным то, что художница бросила меня вчера на произвол судьбы у дома на Первомайке. Куда исчезла Артамонова? Почему не дождалась меня? Почему не выяснила, куда я пропал? Почему не подняла тревогу? Не вызвала милицию, в конце концов? Чтобы выяснить эти и другие вопросы, мы и направлялись в Боровое.

Пока не отъехали далеко от города и мобильник все еще находился в зоне обслуживания сотовой компании, я позвонил на работу.

Трубку взял Колесников. Я тут же представил убогий кабинет, похожего на бульдога завуча, сидевшего за обшарпанным столом и тяжело дышащего в трубку.

— Это ты, Гладышев? — рявкнул Иван Сергеевич после того, как я поздоровался с ним. — У тебя тренировка началась. Где ты шатаешься?

Оказывается, и тренеру иной раз бывает необходим сотовый телефон, чтобы сообщить завучу о своем невыходе на работу.

— Я хочу сегодня взять отгул, — обрадовал я Колесникова.

— Какой, к черту, отгул?! — загремело в трубке начальство. — У нас что здесь, производственное предприятие, чтобы отгулы или отпуск без содержания брать? У тебя же пацаны без присмотра остались, а не токарный станок!

— Ладно вам, Иван Сергеевич, — поморщился я. — Незаменимых людей не бывает, сами же так всегда говорите.

Завуч так удивился, что даже забыл придать голосу суровый тон.

— Но это же совсем по другому поводу, Игорь, — произнес он обиженно.

— Правда? — хмыкнул я. — А вот я подумал, что как нельзя кстати ввернул вашу присказку. Придумайте что-нибудь, Иван Сергеевич. Попросите кого-нибудь из тренеров на сегодня подменить меня.

Старик — мужик мировой. Это с виду он строг, а в душе мягок и добр.

— Что там у тебя стряслось? — спросил он, и сразу стало ясно, что завуч пойдет мне на уступки.

— Заболел, — сказал я то, что обычно говорят в таких случаях прогульщики.

— Знаем мы эти болезни, — проворчал Колесников. — Похмельный синдром небось называется.

Я крепче вжался в сиденье, так как водитель стал резко тормозить на светофоре, и сказал:

— Обижаете, дядя Ваня, я же не пью.

Колесников рассмеялся обидным смешком:

— Не пьешь?! А чего же тогда вчера пришел на работу с разбитой физиономией да все норовил встать ко мне так, чтобы я синяки не заметил. Трезвым людям морду не бьют! А уж трезвым спортсменам тем более.

«Узрел-таки старый хрыч результаты моего знакомства на клеверном поле с бандой Арго», — подивился я глазастости старика и брякнул:

— Когда их трое, а ты один, бывает, и спортсменов бьют. До завтра, Иван Сергеевич! — и я отключил мобильник.

Машину на этот раз на дороге оставлять не стали, подъехали прямо на ней к воротам дачи художницы. Наказав водителю дожидаться нас, мы с Эллой вышли из машины. Дача казалась необитаемой. Во всяком случае, ничто во внешнем облике коттеджа не выдавало, что его хозяйка вернулась в свои владения. Двери и окна наглухо закрыты, в окнах — ни света, ни движения. Однако и в первое посещение меня никто не выскочил встречать с распростертыми объятиями. Мы с Ягодкиной прошли по гравийной дорожке, поднялись на крыльцо и постучали. Тишина. Я постучал кулаком, а потом несколько раз с силой пнул по двери. С таким же успехом я мог стучать в склеп, пытаясь поднять мертвых из гроба.

— Прекрати барабанить! — потребовала Элка, затыкая уши. — Сторож сейчас прибежит. Нет Наташи на даче.

— Я и сам вижу, что нет! — сказал я с досадой и напоследок пнул по дверному косяку. — Зря только притащились сюда, время убили.

Я спрыгнул с крыльца и направился в обход коттеджа, заглядывая в окна. В студии никого не было, а мольберты и полотна находились на тех же местах, что и вчера. Элка шла за мной по пятам. Мы достигли конца здания, выглянули из-за угла. В огороде тоже не было ни души. На всякий случай я дошел до черного входа, поднялся на крыльцо и толкнул дверь. К моему удивлению, она распахнулась настежь. Я переступил порог коттеджа. Щеколда на дверях была выдрана с корнем и болталась на одном шурупе. На полу в коридоре — следы от грязной обуви. От нехорошего предчувствия у меня заныло сердце. Я заглянул в кухню — пусто. В соседней комнате, спальне, хозяйки не оказалось, но были видны следы беспорядка — покрывало на кровати и дорожки на полу сбиты, ковер со стены сорван, подушка валяется у двери. На полу опять-таки отпечатки грязной обуви и пятна крови. Я выскочил из комнаты, столкнулся с Элкой и громко крикнул:

— Наташа!

Ответом мне была мертвая тишина. Я рванулся к лестнице, взбежал на второй этаж, мимоходом оглядел первую комнату, влетел во вторую и… облегченно вздохнул. За спинкой кровати на полу, забившись в угол, сидела Артамонова и с перекошенным от страха лицом взирала на меня. Очевидно, художница ожидала увидеть кого-то другого, представлявшего для нее опасность. При моем появлении выражение ужаса на ее лице сменилось на выражение безумной радости. Наташе все еще не верилось, что это я. Она открыла рот, хотела что-то сказать, но из ее груди вместо слов вырвались сдавленные рыдания. Потом девушка обмякла, уткнулась лицом в ладони, и ее тело стало сотрясаться от беззвучного плача.