Аргонавт - Андрей Иванов

Хватит!

Нет, это что-то напоминает. Где я это видел? В Германии. Да. Безветренное утро. Киль. В порту сонные парусники. Неподвижные скелеты мачт. Мутная, как смерть, вода. Глубокий сумрак. Движение тягостное. Смотришь в воду, и она душу твою покачивает. Формалин времени. Тогда и задумал. Стих или поэма. Было много набросков. Тянулось несколько лет. Пока не завязло во времени. Как лягушки в формалине. А дальше? Что там? Город, жизнь которого зависела от волшебного изобретения – гигантской клепсидры, присоединенной к артерии реки. Так замыкалась жизнь. Так превращался город вместе со своими обитателями в perpetuum mobile habitat. Никто не умирал и не рождался. В комнатах замирало время, и они переливались, как янтарные мозаики, фрески, панно, картины, скульптурные ансамбли. Фрагменты, сцены, осколки. Какие? Как сны неуловимые. Там были силуэты актеров в полумраке закулисья. Они шептались, курили, тихо посмеивались. Удавалось вылущивать отдельные слова, безуспешно – смысл не складывался, как теперь из этих воспоминаний не собрать целое. Бесполезно. И все же. И все же. Так пленительно думать. Такой был особый мир в этой поэме. Вспомни! Что там было еще? Оживший гномон в виде старого астролога чертил в воздухе тростью лист Мёбиуса. Сквозь запыленное стекло воображения луч света тучи пробивал и, сохраняя напряженье, ослабевал ослабевал. Не оттуда. Дремали коты на побеленных солнцем черепичных крышах. Световые кузнечики, прыгающие с ложек во время гадания. На побеленных солнцем крышах. Волшебные марки, с помощью которых ребенок, и только ребенок, мог отправить письмо какому-нибудь историческому персонажу. Один раз в жизни. Это можно было сделать только раз в жизни. Единственная туча появлялась каждый третий год только над домом телеграфиста, который принял послание от своего покойного отца. В полдень по улицам прокатывался пустой автомобиль, сигналил, исчезал. Оторвавшись от вязанья, его приветствовали с балконов усталые вдовы. Стоял солдат с посылкой, ждал, когда светофор подмигнет, – напрасно. Прекрасная сумасшедшая верила, что она русалка. Единственная туча плакала в окна телеграфиста. Военно-морской духовой оркестр, шагая по набережной, незаметно пошел по воде, по воде и вывернул обратно на набережную.

Все это не дописано. Забыто. Где-то в складках плащей, пиджаков. На выцветших бумажках. Наметки. Не найти. Никому не показывал. Погребено во мне одном. Still forever, fare thee well. Помню это: Киль спит. Я иду по нему, как призрак. Как потрошитель тумана. Дальше? Нет. Она была тогда уже неверна мне или? Портовые воды хотят срыгнуть и не могут. Нет. Дорисовываю. Срыгнуть это недоразвитое движение воды. Втиснутой в портовую купель. Или – или. Между яхт и суденышек. Паром. Еще паром. Сейчас – ничего. Мгла. Даже чайки притихли. Галки и вороны гуляют по помятым, как мои плащи-пиджаки, лужайкам. Следы велосипедных колес. Или колясок? Мягкий бриз едва шевелит ветви. Как в Шревенпарке. Гумбольдтштрассе. Гетештрассе. Ханс Хенни Яннштрассе. Лессингхалль. Гуси. Гуси. Деревянный мостик. Легкое похмелье. Но был дурной. Как теперь от бессонницы. Тогда все было так же неподвижно, только намного просторней, чем в распахнутые прозрачные погожие дни. Парк молчал и не кончался. Эта аллея упирается в стену ватной мглы. Там тоже была такая аллея. И та же мгла. Было много одинаковых тропинок. Скамьи. Обморочные фонари. Листья. Проживаешь идентичный отрезок времени в идентичном отрезке пространства. Человеческая жизнь так коротка, так ничтожна. Что не имеет значения. Десять лет назад или вчера. Я сейчас в Кадриорге или я тогда в Шревенпарке. Тот же я. Могу себя разглядеть в любой точке жизни до конца дней в одном режиме. На все смотрю одними глазами. Внутренняя настройка. Не сбить. Не поколебать. Я всегда знал. Всегда предчувствовал. Она мне уже тогда изменила. Если предал кого-то, то предал в каждой точке жизни. До и после. Но себе я верен. Надо мной Аристофан не смог поиздеваться. Стою на своем месте. Другие… Чего только с ними не происходит! Шорох гравия умирал под ступнями, как и теперь. Не для таких. Ветер их уносит, как он уносит эти листья. Один летит лодочкой. Покачиваясь. Другой вращается, как гимнаст. Туман давит деревья и звуки. Птицы молчали и продолжают молчать. Всё повсюду всегда. И никуда ехать не надо. Но они едут, летят, уплывают на кораблях. Один переезжает в Канаду, где работает грузчиком, стекольщиком, кладовщиком, изучает средневековую литературу и пишет роман в стихах. Другой в Швеции засевает небесную целину. Почему людям недостаточно внутренних шахт и рудников? Зачем куда-то ехать? В кого-то обращаться? Гни себя! Углубляйся в душу! Ведь это так просто…

Oh, how small a thought it takes to fill in a whole life!

Ни дворца, ни пруда, ни одного велосипедиста. В конце аллеи не видно ни Русалки, ни моря. Где она, твоя Швеция? Америка подавно… Их мало беспокоит, кто станет следующим президентом Эстонии, – гораздо важней знать, кто им станет в Америке или РФ. Павел сказал, что был бы только счастлив, если б в России вменяемые люди управляли страной – «от этого и в Эстонии жилось бы легче».

Туман. Листья… Желтые, красные, коричневые… Последние из последних… Болтаются еще какие-то… на тончайшей ниточке… а на той рябине, смотри, ягоды! Листья… Плавно дрейфуют, покачиваясь. Падают. Вкрадчиво шелестят деревья, будто нашептывая что-то. Где-то недалеко должен быть дом, в котором она снимает угол.

Твоя дочь. Между прочим.

Ноет поджелудочная железа. Он привык к этому сосущему неудобству. Это почти как переносить голод. Если покурить, станет легче. На пять минут. А потом тошнота и легкое головокружение. Надо будет присесть.

Семь дней держался. Никотиновые пятна с пальцев сошли. Лимон резал к чаю. Дольки, дольки…

Сосет под ложечкой…

Не предчувствие. Курить. Не теперь.

Пытай себя, мучай! Терпи!

Надо ходить, ходить…

Эти тропинки. Выводят они куда-нибудь или? Растаяв в тумане, погубят и ходока? Завяжутся на твоей шее бантиком. Никогда бы не подумал, что тут можно заблудиться. Сад расходящихся тропок. А те камни. Японский сад. Больше на могильник похоже. Чуждая культура. Китайский турист о парке Вигиланда сказал «варварство». А мне там понравилось. Я б там жил. Статуя среди статуй. Или как дерево. Мы будем вечность там стоять среди деревьев, как деревья. Никто не будет нам мешать. Мы будем вечность там стоять. Среди деревьев. Как деревья. Никто не будет. Нам мешать. Не помню. Ты не помнишь. Своих стихов, поэт, не помнишь. Ты будешь вечность там стоять. Пока не вспомнишь. Жизнь – это орнамент. Текучий орнамент. Оборот кристалла вечности. Небесной лупой умноженный взгляд ювелира. Естественный свет понимания. Если б не бессонница, я бы не бредил наяву. Что может быть прекрасней блуждающей мысли в тумане? Она кажется поэтической и чудной. В гости зашедшей. Незнакомкой.

туман сдвигает ландшафт;

перебираю мысли, как ручей водоросли;

карусель, карусель;

моя дочь меня ненавидит;

понимает, поэтому ненавидит;

карусель дней и ночей;

в конце аллеи статую Русалки память дорисовывает, как

через копирку;