Одна среди людей - Анна Сахновская

Как обычно, я очнулась здоровой и полной сил. Осмотрелась – кругом поле, где-то вдалеке деревня. Дождя не было, только тяжелые серые тучи неспешно плыли, угрожая пролиться ливнем на мое озябшее тело. Теплая одежда исчезла, уступив место легкой сорочке. Неужели они меня похоронили? Сердце бешено забилось. Как нашли так быстро? Неужто прислуга прочла письмо? И деньги, конечно, исчезли. Черт бы побрал этих преданных лакеев! Госпожа не явилась к ужину, и они забили тревогу. Скорей в спальню, скорей читать чужие письма… Это следовало бы предвидеть. О чем я тогда думала? Ах да, детский стишок, что так вертелся на языке, отвлекая от неудобной реальности. Но ничего, полно, Софья, полно… Все образуется, не впервой уже выкарабкиваться из подобных ситуаций, и сейчас выберешься. Выйдешь сухонькой из воды, восстанешь из ада, попугаешь местных набожных крестьян, похихикаешь и посмеешься в полях, да на кладбище покричишь, ох страху-то нагонишь…

Вперед к деревне, скорей, скорей! Я подгоняла себя, словно наездник лошадь. Высокая трава хлестала кнутом по ногам, ветер бил в спину. Так и заболеть можно, и еще раз помереть. Дважды восставшая – местные не выдержат такого чуда. Босые пальцы месили глину, а я еле держалась на ногах, стараясь балансировать на кочках. Медленно, но верно деревня приближалась, и чем ближе я подходила, тем отчетливей понимала, что это чей-то богатый дом. Поместье, окруженное флигелями, домами для прислуги, конюшней, сараями. Правда, все выглядело заброшенным. Домишки кособочились кто на правый, кто на левый бок, дверь сарая, видно наспех и неумело починенная, гуляла на ветру туда-сюда, глухо шлепаясь о косяк и отскакивая, чтобы вновь к нему вернуться. Туда-то мне и надо.

Легко и без усилий преодолев низенький забор, я, не помня себя от холода, вбежала в сарай. Наметанным глазом нашла палку и заперла дверь изнутри. Хоть отдышаться немного. В сарае не было ничего – земляной пол, пустующий насест для кур, поддон для сена, на котором ничего не было… Словно в этом поместье все вымерли или уехали подальше от надвигающейся беды. Вспомнилась эпидемия, монастырь… Я встала на поддон. Ветер бил сквозь щели. В тепло бы мне, чаю бы горячего, а лучше ванну. Что ж они так быстро схоронили меня, невтерпеж им…

Меж тем стало темнеть. Еще чуть подожду, и пойду к флигелю. Авось кто откроет. Хотелось согреться и не умереть еще раз. Хватит с меня. Ноги почти онемели и не слушались. Но усилием воли я выволокла себя из сарая и поковыляла на свет огонька в окошке одного из флигелей. Тук-тук-тук. И еще раз громче. И еще. За дверью будто тишина, но я-то знала, что там кто-то притаился и раздумывает, открывать или нет. Этот кто– то был не избалован нежданными ночными визитами, а может, боялся быть обворованным. Как же – такую халупу вряд ли вор обойдет стороной! Мне хотелось выкрикнуть: «Ну же, открывай!» А потом меня обуяла злость, и я крикнула, что было сил:

– Помогите, замерзаю!

Мой голос показался мне тогда жалким, тщедушным, просящим и заискивающим. Еще немного, и я бы потеряла сознание. Но вот дверь распахнулась. Знакомое лицо, где-то я его видела будто, или мне померещилось?

Маленький сморщенный мужичок переминался с ноги на ногу и, выпучив глаза, застывшим взглядом смотрел на меня. Он не проронил ни слова, только отступил назад и нахмурился. Я вошла. Тепло окутало тело. Как хорошо! Мужичок пялился, потом присел на табурет.

– Матерь Божья, – он перекрестился, и в его очертаниях я узнала Матвея, того самого, который прислуживал за столом у Ивана… Я закрыла дверь, села напротив. Бедняга, каково ему было. Да и мне не легко.

– Заблудилась я, обокрали всю. Согреться бы. Чаю, кров, одежду, а завтра уйду. Слово даю, Христом Богом клянусь, – мой русский оказался лучше, чем я ожидала.

Матвей молчал. Руки веревками свесились вниз, из открытого рта на рубаху капала слюна. Лицо вытянулось, сам он сгорбился, глаза моргали, будто пытаясь прозреть. Он захватил мозолистой рукой воротник в бесплодных попытках его расстегнуть. Неуклюжие пальцы не слушались хозяина, теребили ткань. Мужичок поднялся, опершись о стол, и, ковыляя, пошел в сени. Оглядываться не стал.

Спасибо, что впустил. Жаль, что не смог составить компанию… Обветренный ломоть хлеба на столе пришелся очень кстати. Утолив голод, я поджала ноги под себя, пыталась согреться… Обстановка в передней была убогой – крючки для одежды на стене, полки для обуви, обшарпанный стол и два табурета. На крючках висело одно потертое полупальто да валялись сапоги на полу, и тепла, которое они мне дали, хватило, чтобы я уснула.

Прекрасно понимая, что оказалась в поместье Ивана, уйти оттуда сразу я не могла. Но странным образом меня тогда мало что волновало кроме продрогшего тела. Даже вероятность быть узнанной меркла перед желанием поесть и поспать. Со всем этим я сталкивалась не раз. И если Иван вдруг меня здесь застанет, скажу все как есть, ну, или почти. «Инсценировала смерть, хочу жить с тобой и не вредить милому Джону. Схожу с ума от любви…» Моя дерзость и необычность поступка наверняка охладят пыл русского богатыря и заставят поразмыслить. Презирал ли он меня? Скорее всего, делал вид. Что-то подсказывало, что он был бы не прочь сойтись со мной. А чем черт не шутит! Ведь выход был всегда – в любой момент я могла уйти, но не хотела. Животное желание манило остаться. Я жаждала Ивана снова и снова, мечтала нырнуть в беззаботный океан любви…

И тут его громкий голос обрушился на меня ледяным водопадом, унося из царства Морфея.

– Эй, ты кто?! – проорал он мне в ухо в своей властно-развязной манере и готов был уже выволочь незнакомку из своего флигеля. Но что-то заставило остановиться. Мы встретились взглядами. Я – заспанная и еще толком ничего не понимающая, и он – ошеломленный увиденным. Он сделал шаг назад и застыл в недоумении, а может, в страхе перед сверхъестественным. – Что за чертовщина? Ты кто? – он прищурился, пытаясь раскусить меня. Быстро справился с ситуацией, браво!

– Я – Катарина… Живая… Смерть инсценировала… – выпалила я первое, что пришло мне тогда в голову. Главное, выглядела я наивной и жалкой в том неуклюжем и смешном наряде. Чего только стоили мужские сапоги на моих худых ногах. Но вряд ли Иван смотрел на них, хотя кто знает. Складка на переносице углубилась. Он будто и не боялся теперь, оглядывая меня из– под густых русых бровей. Смотрел настороженно, с долей недоверия. Молчал несколько минут, а потом вдруг рассмеялся. Звонким уродливым эхом разлетелся хохот по сеням. Его запрокинутая голова, ровный ряд зубов… Я вздрогнула. А потом Иван затих. Подернул плечами, будто от холода, и с вызовом взглянул на меня.

– Живая, говоришь?! – взревел он. – Да лучше б ты мертвой была! Ты знаешь, что я пережил? Что пережил Джон? Это что за шутка такая?! – злость застилала его глаза. – Кто ты? Что тебе надо?!

– Быть с тобой. Больше ничего.

Он замотал головой и выбежал из комнаты. Матвей в тот день так и не появился.

Мне оставалось только отвоевать теплую ванну и приличную одежду, а потом бороться за возможность любить и быть любимой, несмотря на смерть и все предрассудки общества.

Я вернулась в дом, из которого когда-то убежала. Тогда вслед мне неслись издевательские насмешки милого Джона. И я была почти уверена, что он уехал. Во– первых, он не смог бы выдержать столь грандиозного потрясения, во-вторых, эти места все время напоминали бы обо мне…