Одна среди людей - Анна Сахновская

Я отвлеклась, заслышав шаги в отдаленных комнатах. Мужские голоса, звон тарелок и рюмок доносились будто из другого мира. Оглядываясь по сторонам в этом чужом и холодном пространстве, мне захотелось уйти, но я сдержалась и пошла к закрытым дверям, чтобы их распахнуть и войти туда, куда меня никто не звал. Предчувствие никогда не обманывало прежде, вот и тогда я знала, что, возможно, это начало конца наших с Джоном отношений.

Усилием воли я толкнула двустворчатые двери. Ответив мне визгливым скрипом, они распахнулись, явив взору просторную столовую. Посередине длинного стола сидел Иван, напротив Джон ко мне спиной. Рядом стоял бедно одетый мужичок, наполняя им рюмки. Иван улыбнулся, но было в его улыбке что-то мерзкое, уничижительное, надменное. Будто он меня ждал и захотел поиздеваться. Джон даже не обернулся и как не бывало продолжал есть и пить, громко отхлебывая вино. Что случилось, милый Джон? Ты ли это?

– Доброе утро, господа, – начала я, робея сделать шаг вперед. Меня никто не пригласил войти, все будто ждали, что я скажу, унижая своим молчанием.

– Доброе утро, мадам! Присаживайтесь! – наконец после долгой паузы Иван поднялся и на правах хозяина предложил сесть во главе стола. Джон даже не посмотрел на меня, он вкладывал силу в свой нож, которым терзал кусок мяса, и со звоном лязгал по тарелке. – Скажу честно, мы с сэром Джоном вас не ждали. Большая неожиданность, что вы приехали в такую даль. Вчера мы зажарили поросенка на вертеле, изволите попробовать? – И, не дожидаясь моего ответа, Иван что-то приказал мужичку, что разливал вино. – А теперь разрешите откланяться, дела-с. Сэр, я на фабрику, все выполню, как вы приказали.

Как притворно это звучало! Будто они вместе и не пили. Иван удалился, закрыв за собой двери. Джон тяжело вздохнул, положил столовые приборы. Его лицо напряглось, губы сжались, словно он хотел что-то сказать и не мог. То ли от того, что чувствовал себя неуютно в моем обществе, то ли не решался бросить мне вызов…

– Вы даже не поприветствуете меня?.. Поедемте домой, милый Джон, – заговорила я, а сама смотрела на кусок свинины в своей тарелке.

– Нет у меня больше дома, – прошептал Джон, и на его глазах я заметила слезы. Пальцы сжали салфетку. – Здесь останусь. И ты знаешь почему. Уходи. Развестись я не смогу, но и видеть тебя сил больше нет. – Его голос постепенно становился все громче, надрывнее. Словно кто-то медленно наливал в чашу терпения огня, и вот она переполнилась и задрожала, рискуя опрокинуться. – Ты воткнула мне нож прямо в спину, когда мы… когда я так хотел ребенка… – Джон задыхался от переполнивших его чувств. Уже было не важно, как он узнал об измене, и не важно, что я хотела ему лишь добра. Все было кончено. Рассказать правду? Да он и не поверит, любой бы не поверил. Джон медленно, но решительно отодвинул стул, остановился, словно размышляя, еще подальше от меня отойти, или можно и с такого расстояния вести разговор, но все же решился на действия и медленно, нарочито отвернувшись от меня, глядя на печь в изразцах, подошел к окну и облокотился на подоконник. В его движениях я видела усталость. Подоконник скрипнул, и Джон отвернулся от меня. Сзади он походил на немощного старика, что оперся о палку после долгой ходьбы. Помятый жилет, расстегнутая и торчащая из брюк рубаха…

– Вернемся домой, а как скрыть позор? Как смотреть в глаза леди Фрэнсис? Хотя ты сможешь, ты же мне смотрела в глаза и мук совести не испытывала. – Его голос едва долетал до меня. – «Смысл есть всегда!» – твои слова. Конечно, кто бы сомневался… А я дурак, принимал это за слова утешения… – Он обреченно мотал головой, будто не в силах поверить, что эта сцена и вправду происходила. – Господь прав, что не позволяет моему роду продолжиться. Мой род не приемлет такого отношения к себе. За что ты так со мной? – он обернулся, и я увидела лицо, искаженное отвращением, болью, глаза полные слез, а между ними две глубокие складки на переносице – он не мог принять мой постыдный поступок. Глядя на Джона, я понимала, что он в состоянии аффекта и будет воспринимать в штыки все, что бы я ни сказала. Его желание было лишь одним – унизить меня, показать и доказать себе самому, насколько низка я и насколько благороден и жертвенен он. Я знала уже наперед его реакцию. Вот я рассказываю правду, вот он смеется над ней и втаптывает в грязь словами, злобно хохоча мне в лицо, прыская самодовольством и хорохорясь от собственной невинности и чувства обманутого мужа.

Тогда я решила сделать то, что было нужно еще раньше – сбежать. Я напишу записку, в которой объясню все как есть, уйду куда-нибудь в лес, убью себя, а потом выкручусь, как это бывало не раз. Деньги на первое время имелись, авось не пропаду… А ты, Джон, вернешься домой вдовцом, что не так позорно, как быть обманутым мужем. Да, муки совести тебя, возможно, будут терзать, но ты оправдаешь себя и скажешь потом «сама виновата», найдешь себе другую, на этот раз шотландку, и будешь счастлив, пока не столкнешься опять с проблемой бездетности…

Я так и не притронулась к поросенку на вертеле, не пригубила вина. В глазах Джона я видела ненависть. Мне ничего не оставалось сделать, кроме как уйти, не закрыв за собой двери. До меня долетали надрывные: «Куда же ты, супруга? – это слово он не говорил, а буквально выплевывал. – Или ты не знаешь, что сказать в свое оправдание?!»

Скрип ступеней вторил голосу Джона, который продолжал выкрикивать оскорбления мне в спину, пока я не села в бричку.

Скелеты яблонь, пожухлая трава и все те же завитушки облупившейся краски встретили меня. Наш дом. Нет, уже ничейный и пустой, что не нужен ни хозяину, ни нам с Джоном. Поднимаясь по лестнице, я видела, как запустение крадучись перебиралось с одной ступеньки на другую. Оно уже захватило коридор, гостевую спальню и скоро постучится в спальню хозяев, будто невзначай, случайно. Но в углах уже белела паутина, чердачное стекло было разбито и скалилось на улицу своими острыми зубьями. Скоро в доме будет жить ветер, все обрушится, сгорит и умрет. Клим со всей прислугой уедут далеко, потому что случится нечто страшное. Сегодня я уйду отсюда навсегда.

Все проходит, и этот период моего существования подошел к концу. Не раздеваясь, я вошла в спальню. Бумага и перо оказались на месте. Поскрипывая, металлическое острие с чернилами следовало за движениями моей руки. Строчка за строчкой ложились на бумагу, слова складывались в предложения, расплываясь за пеленой слез. Закончив писать, я прощальным взглядом обвела комнату, взглянула в узкое серое пространство за окном и решительно вышла. Что мне нужно кроме ножа, теплой одежды да денег на первое время? Пожалуй, больше ничего.

Нет сожалений, угрызений совести и жалости, что сжимала бы сердце. В голове крутились строчки детских стишков и какие-то бессмысленные фразы… Я бежала от реальности и шла не оглядываясь. Глина комьями пристала к обуви, засасывая меня в липкие чавкающие лужи воспоминаний, словно желая удержать, вернуть в прошлое. Нет, со мной этот номер уже не пройдет. Воспоминания смывало дождем, как пыль на окнах. И родится вновь что-то чистое и безупречное… В какой-то миг, словно нырнув головой в омут, я открыла лицо мелкому дождику. Очищение…

Лес гулко шумел. Здесь я совокуплялась с Иваном, а там вдали, за стенами на втором этаже – с Джоном. А теперь вон там, за частоколом из живых деревьев, Катарина Кэмпбелл найдет последнее пристанище. Твердой поступью я шагала вперед, уходя все дальше и дальше от жилых построек, словно хотела, чтобы осенний холодный ветер и дождь скрыли меня. Где-то прокричала чайка. Близко вода. Утопиться, что ли? Давно я не топилась. Но искать воду пришлось бы долго. От добра добра не ищут. Зачем желать иной смерти, если есть известный способ. Я присела на корточки и без особых приготовлений полоснула ножом по запястью. Еще и еще…