Черная линия - Жан-Кристоф Гранже

Судя по всему, медицинский осмотр сводился к групповому сбору крови на анализ. Кровь текла потоками. Во флаконах, в трубках, в венах. Заполненные батареи пробирок, помеченных этикетками, уносили в подставках с дырочками. Реверди почувствовал тошноту. Он не мог вынести вида этой крови — прямой противоположности тому, что он искал. Крови мужчин. Нечистой крови.

Гупта открыл раздвижную дверь. Реверди с облегчением зашел в тихий кабинет. Массивный дубовый письменный стол, куча медицинских карт, деревянный ростомер, весы, офтальмологическая таблица с буквами разной величины. Настоящая сельская больница.

Врач снял груду папок со стула, стоящего перед письменным столом:

— Садись.

Сам он тоже уселся и снова спустил маску. На темном лице читались усталость и плохое настроение. Жаку на ум пришел изношенный малярный валик, на котором оставили свой след самые разные краски.

— Ну, так за что именно ты тут сидишь?

— Ни за что.

Гупта вздохнул:

— Повезло мне — живу в мире невиновных.

— Я не сказал, что невиновен.

Старик внимательно посмотрел на него. Потом спросил:

— А в чем тебя обвиняют?

— В убийстве женщины. Европейки. В Папане. Жак Реверди: вы никогда не слышали этого имени?

— У меня память совсем никуда, — вздохнул врач. — Здесь это скорее преимущество. Впрочем, то, что ты совершил за этими стенами, меня не касается.

Он скрестил руки и несколько секунд хранил молчание. Нервное, наэлектризованное молчание. Он не переставая постукивал каблуками под столом. Шум по ту сторону двери, казалось, усиливался.

— Я хорошо знаю давешнего эпилептика… Купороса. Ему прописано лечение, но он продает свои таблетки. Ты знаешь, что спас ему жизнь?

— Тем лучше.

— Или тем хуже. Он убил более двадцати женщин. Но, опять-таки, речь не об этом. Ты в предварительном?

— Да.

— Значит, в мастерских не работаешь?

— Нет.

— Согласишься помогать нам в случае эпидемии пневмонии?

— Без проблем.

— А заразиться не боишься?

— Я уже мертв. Сто процентов, что меня приговорят.

— Очень хорошо. То есть я хочу сказать…

Шум за дверью все нарастал. Какой-то врач ругался, потому что разбили коробку заполненных пробирок. Жак подумал о крови — обо всей этой крови, взятой из вен, о ее темном блеске…

И по ассоциации он подумал о письме Элизабет. Ее откровения стали еще одним приятным сюрпризом. Она выражалась умно, оригинально. Так говорить о собственной крови. Названия цветов. Сравнения с картинами… Он испытал возвышенное возбуждение. Эти картины будоражили все его чувства, и, надо признаться, читая и перечитывая эти восхитительные слова, он неоднократно принимался мастурбировать.

— Эй, я с тобой говорю!

Жак выпрямился на стуле. Гупта встал и снова надел маску.

— Начинаешь завтра, — глухо проговорил он. — Я займусь бумажками. В любом случае, есть пневмония или нет ее, а люди нам тут нужны.

Реверди тоже поднялся. Только сейчас он заметил то, что неосознанно искал с того самого момента, как вошел в кабинет: телефонную розетку.

Сам того не желая, он улыбнулся.

Итак, удача, которую он ждал, нашла его.

— Я буду счастлив принести пользу, — пробормотал он.

Прошла неделя, а он так и не отправил ответа Элизабет. До этого нужно было получить некоторые подтверждения. Его проект требовал подготовки — и он выжидал, пока все уладит, перед тем, как дать ей указания.

Два часа дня.

Он отправился в медчасть.

Накануне пришли результаты анализов крови: все отрицательные. Ни одного случая инфекции, связанной с атипичной пневмонией. Он сразу испугался, что его лишат работы в медчасти, но Гупта сумел убедить начальство, что ему необходим номер 243–554. Отныне Реверди пользовался безграничной свободой передвижения. Можно было подумать, что в великой суматохе мнимой эпидемии о нем просто забыли. Даже Раман отпустил вожжи.

Работа в больничке оказалась отвратительной, но он не жаловался. За неделю он освоился с тем, чем ему предстояло заниматься. Основной проблемой были инфекции. Гноящиеся раны, мокнущие язвы, стремительно развивающаяся гангрена. А также экземы, раздражения, аллергии, усугублявшиеся под влиянием зноя. Заключенные расчесывали кожу до костей, пухли на глазах. Встречались и обычные увечья, падения, открытые переломы. Не считая повседневных забот: дизентерия, бери-бери, малярия, туберкулез…

Что касается экстренных ситуаций, он уже участвовал в пяти операциях. Попытка зарезаться лезвием бритвы, избиение, загадочное падение на лестнице, другое, еще более загадочное падение в котел с кипящим супом; наконец, один псих попытался удушить себя, заталкивая в горло собственное дерьмо. Рутина: к этому приходилось привыкать.

На самом деле «крупное дело» заключалось в другом. Несмотря на попытки Гупты наладить честное медицинское обслуживание, медчасть так и оставалась местом безостановочного бизнеса, контролировавшегося Раманом. За вход надо было платить, все услуги имели свою цену. К этому добавлялась постоянная торговля транквилизаторами и другими препаратами. Реверди и сам пользовался этой системой: он не мог и мечтать о лучшем месте, чтобы продавать собственные лекарства и находить новую клиентуру — половина заключенных, проходивших лечение в медчасти, были наркоманами в состоянии абстиненции.

Жаку оставалось пройти несколько метров до барака, когда его окликнули. Он узнал голос и осторожно повернулся. Раман.

— Подойди.

Жак повиновался, но остановился вне пределов досягаемости дубинки.

— Нам есть о чем поговорить, — тихо сказал надзиратель по-малайски, оглядываясь по сторонам.

— О чем, начальник?

— О твоей новой работенке.

Он, не моргая, смотрел в черное лицо Рамана — осколок метеорита, залетевший из дьявольской галактики. Он знал, о чем хочет говорить мерзавец: о дележке доходов от незаконной торговли лекарствами, в частности, его собственными таблетками. Но он притворился непонимающим:

— Так об этом надо говорить с доктором Гуптой, так ведь?

Раман стоял неподвижно, потом внезапно улыбнулся. Его лицо таило в себе загадку. Каждое новое выражение заставало собеседника врасплох.

— Хочешь в идиота играть? Ну, как угодно. Я хотел задать тебе вопрос. Ты знаешь, почему при повешении присутствует хирург?

Его мышцы напряглись.

— Нет, начальник.

— Потому что всегда приходится зашивать. Повешенного. — Он взялся за собственное горло. — Веревка разрывает шею, дошло? Надеюсь, это хотя бы не против твоей религии?