Угольная крошка - Моника Кристенсен

Письма начали приходить в администрацию губернатора в конце января. Анонимные, почти без текста. Поначалу никто из полицейских не принимал их всерьез. Поэтому первые письма отправили в корзину. Но позднее в беседах с КРИПОСом многие полицейские припомнили, что их было как минимум четыре.

Они были написаны на обычной бумаге формата А4. Подобную используют повсюду в ксероксах и принтерах. Шрифт был совершенно стандартный, но крупнее, чем в обыкновенном письме. На конверте – ни адресата, ни отправителя. Письма эти были скучны своей простотой, как будто кто-то распечатал незаконченный черновик детективного романа, а потом решил его выбросить. Но содержание нельзя было назвать скучным. Надпись поперек листа бумаги шрифтом Times New Roman размера 20 гласила: «Кое-кто должен умереть». Каждый раз одно и то же, за исключением последнего письма. В нем было написано «Кое-кто умрет».

Губернатор Исаксен попросила Тома Андреассена взглянуть на письма и выяснить, кто мог их послать. И как они попали во внутреннюю почту, ведь на конвертах не было штемпеля почтовой службы. Заместитель губернатора, который на тот момент выполнял обязанности главы полицейского участка, показал письма Кнуту Фьелю и Эрику Хансейду.

– Наверное, глупая шутка, – сказал Кнут. – Если их принесли в приемную, кто-нибудь бы это запомнил. Значит, это кто-то из своих. Не пойму только, почему этот кто-то решил, что это забавно.

– Можно, я возьму копии? – попросил Хансейд, и Андреассен в ответ лишь пожал плечами.

Эрик и Фрёйдис ужинали на кухне. Разговор не клеился. Он показал ей копии писем.

– Вот, значит, чем ты занимаешь по вечерам? – голос ее звучал почти весело.

Он ничего не ответил, только посмотрел на нее долгим взглядом.

– Может, у вас тут по Лонгиеру убийца ходит, – усмехнулась Фрёйдис.

– Не вижу в этом ничего смешного, – отозвался Эрик. – Мы серьезно относимся к подобным угрозам, хотя это наверняка всего лишь глупая и злая шутка. Подумываем подключить к расследованию КРИПОС.

Они зашли в гостиную и включили телевизор. После выпуска новостей он потянулся, зевнул и сказал, что ему завтра с утра пораньше надо на работу и домой он вернется только за полночь. Надо лететь с инспекцией на север, к Хинлопену. Она бросила на него быстрый взгляд, но ничего не ответила.

Он оставил копии писем на кухонном столе. В последующие недели анонимных писем в администрацию больше не приходило.

Фрёйдис много лет вела дневник. Теперь она оставляла его, не таясь, раскрытым на тумбочке в полной уверенности, что мужу все равно не хватит смелости посмотреть, что она о нем пишет. Этот воображала наверняка думал, что она пишет о нем. Но это было не так.

Фрёйдис любила порядок. Привычные действия ее успокаивали, и она всегда начинала новую запись с чистой страницы. Сначала она указывала дату и место, где находилась, описывала погоду за окном и что ела на завтрак. Потом писала о своем самочувствии. И о договоренностях в тот день, если таковые были. Но потом она давала себе свободу. После дотошного описания нормальной заурядной жизни она пускалась исследовать изнанку действительности.

В последнее время она стала пользоваться домашним компьютером, который стоял на письменном столе мужа. Поначалу она не особо умела работать в сети, но попросила Трулте Хансен научить ее под предлогом поиска схем вязания. Находки, сделанные в интернете, педантично заносились в дневник ее округлым почерком. «Стр», – писала она. Но это сокращение было совсем не про вязание. Мшк, цнд, еще одно сокращение, которое легко было истолковать иначе, стрхн, с. кис.

Но постепенно она осмелела. Желание видеть в своем дневнике то, что она находила в сети, пересилило. Все эти ужасные описания, занесенные ее собственным почерком в ее личный дневник, в какой-то мере становились частью ее реальности. Как будто Фрёйдис и правда подсыпала мышьяк в кофе и наблюдала, как объект ее ненависти корчился в предсмертных муках. Но никто и подумать не мог, что это ее рук дело, потому что она тенью проходила среди других. Она могла идти, куда хочет. Одна, невидимкой. Но у нее была власть принести кому-то смерть, если она того пожелает. По крайней мере в мире ее воображения.

Конечно, она понимала, что это всего лишь ее фантазии. Вряд ли можно просто так достать мышьяк на Шпицбергене и уж точно не выйдет раздобыть цианид. Но она прочесывала интернет, читала и записывала в дневник. Внутри у нее делалось необычно тепло и радостно. И она улыбалась Эрику, который почти каждый вечер задерживался на работе.

Как-то раз она наткнулась на одну заметку в газете. Должно быть, в «Дагбаладет», потому что небольшая статья сопровождалась вдвое большим по размеру рассказом о том, что делать, если приключилось такое несчастье. Одна женщина выпила едкую щелочь. В газете это описывалось как нечто обыденное, как будто такое может случиться с каждым. Но Фрёйдис улыбнулась и намотала на ус. Там также сообщалось, что, если затем выпить молока, это может помочь. Писали, что щелочь ужасно жжет и разъедает внутренности, так что несчастный мучается от адских болей. Но в небольших дозах это не смертельно.

Фрёйдис подумалось, что раздобыть едкую щелочь должно быть несложно. Есть много поводов ее купить. Например, засор в сточной трубе. Ну, или скопились остатки еды в раковине на кухне. А может, слишком много волос в стоке душевой? Но она сомневалась, что едкую щелочь можно выпить случайно. Без незаметной помощи со стороны.

Фрёйдис прилежно строчила в дневник несколько вечеров подряд. Дата, квартира 226-8, погода (холодно, но обещают метель). А еще она думала о том, что Эрику предстоит долгий перелет на вертолете – полицейская проверка в районе Северо-Восточной Земли, которая уже не раз откладывалась. У нее самой никаких планов не было. И потом, она же болела. И пока еще недостаточно окрепла, чтобы участвовать в собраниях праздничного комитета. Затем ее посетила мысль купить едкой щелочи. Ее надо будет смешать с чем-то холодным. С молоком? Нет, оно погасит часть эффекта. С колой? Точно. Разумеется, с колой. В пол-литровой бутылке, пробку она осторожно приоткроет, но так, чтобы никто не заметил.

Хотя Фрёйдис знала, что дневник никто не читает, никаких имен она не называла. На это ей не хватало смелости. Пока она не указала ни одного имени, всегда будет возможность перевести все в шутку, нелепую фантазию. Но она воображала себе судороги и мучительную боль, рвоту и выпученные, налитые кровью глаза. Возможно, даже жалобные хриплые крики о помощи. Фрёйдис улыбалась и писала. Но потом ей пришло в голову, что будет сложно сделать так, чтобы никто другой не смог выпить из бутылки. А ей все-таки не хотелось причинять вреда никому другому. Во всяком случае, пока.

Фрёйдис бродила по городу, заглядывала в освещенные окна, где текла жизнь других людей, прикидывала разные варианты и мерзла, но не замечала этого. Она часто ходила по дорожке мимо новой больницы, по той же, что огибала детский сад. Доктор увидел ее как-то вечером, когда у него закончилась смена и он планировал зайти в магазин купить себе что-нибудь на ужин. Ему не нужно было иметь докторской степени по психологии, чтобы понять, что дела у фру Хансейд обстоят не очень.