Рождение зверя - Камли Брайт

«Началось…»

Не в силах понять, правильно ли поступил, позволив С'каро хозяйничать в мозгу С'тэна — прежнее его имя пока что было привычнее, — Ральф сначала решил на всякий случай наблюдать за тем, что происходит и, если понадобится, прийти на помощь. Но вскоре перестал себя обманывать: ничем сейчас он С'тэну помочь не мог. Со своим бывшим рабом — как бы ужасно это ни звучало, молодой адепт являлся практически собственностью более могущественных темных мастеров — Великий Магистр все равно сделает то, что посчитает нужным.

Великий Магистр… Хотя для Михаэля имя «Карлос» всегда звучало не менее громко. Помнится, он даже мечтал на этого самого Карлоса походить… Обрывки воспоминаний, сменяя друг друга, калейдоскопом проносились в голове Ральфа, но он не мог ни на чем остановиться. Карлос… Нет, этого человека, пожалуй, теперь звали С'каро, и Ральф даже знал, как бывший разведчик «Sunrise» в него превратился: он стал им в тот момент, когда мастера темного братства взломали его ментальную защиту.

Лицо С'тэна, продолжавшего сидеть неподвижно, страшно побледнело, но не отражало никакого особенного волнения. Либо С'каро действительно честно выполнял свое обещание, либо… внезапно Ральф вспомнил приснившийся ему ночью кошмар, и сердце сразу стало словно в несколько раз больше и тяжелее, а его удары — реже и весомее. Неизвестно, что там творил Великий Магистр с мозгом сидящего напротив Ральфа молодого человека, но в любом случае С'тэн уже сыграл свою роль: им воспользовались в качестве инструмента, и разведчик «Sunrise» был раскрыт. Да, именно раскрыт, ибо то, что предложил С'каро, являлось ничем иным, как его прихотью. Глава Серебряного Круга пока не торопился взламывать ментальную защиту Ральфа, однако мог сделать это в любой момент: когда посчитает нужным или когда ему просто надоест…

Огромные насупленные деревья не позволяли разглядеть заходившее солнце, но Ральфу с потрясающей ясностью на мгновение представились багрово-золотистые полосы заката и их отражение в спокойной сине-зеленоватой морской воде, словно зажатое с обеих сторон плотной, непроницаемой тьмой… Жизнь в понимании Ральфа — настоящая, не зависящая от прихоти одного человека — иссякала.

Невольно представив себе, как упирается ладонями в постепенно наползавшую справа и слева черноту, Ральф вдруг вспомнил, что ментальная слежка, которая велась за ним последние три дня, по приказу Великого Магистра была приостановлена, и оставшийся кусочек жизни разведчик «Sunrise» мог прожить так, как хотел.

«Сколько сейчас?»

Часы показывали девять вечера — значит, там раннее утро… Неудачно, хотя, возможно, это все, что у него осталось…

* * *

В этом году все слишком рано распустилось, и, наверное, поэтому уже к середине августа начали желтеть и постепенно опадать листья. Конечно, таких было пока очень немного — до настоящей осени оставалось еще месяца полтора, и все же смотреть, как стареет и умирает выросшее прямо на твоих глазах, было невыносимо тяжело. Правда, сегодня Амалию больше беспокоило другое. Из головы никак не шел вчерашний разговор с отцом. Причем, то, что отец и Михаэль оказались членами тайной организации, ее почти не удивило — чего-то подобного Амалия как раз и ожидала, — дело было в другом: Координатор «Sunrise» не убедил ее, доказывая, будто бы для выживания человечества так уж необходимо какое-то «специальное пугало». Более того, Амалии чудилось в этом нечто опасное и неправильное: не имела права горстка людей решать судьбу всего человечества. Как-то нехорошо это, нечестно. Да и вряд ли им такое под силу. А вдруг они ошибаются…

Однако скоро мысли Амалии переключились на человека, чья судьба в данный момент особенно ее волновала. Ее страшило то, что Михаэль открыто связался с отцом. Почему он так рисковал? А вдруг он решил, будто его жизнь стоит передаваемой информации? Если это так, его уже могли схватить или… Нет-нет, нужно отвлечься…

Уже бывало, что Амалия невольно воображала себе какие-то ужасы, но этот, являвшийся совершенно реальным, вызвал переживание, которое было трудно или даже невозможно описать: пустота в сочетании с ощущением, будто это (что именно, Амалия и сама не понимала) рядом, близко… Нет, скорее, кто-то ужасный, кто до сего момента тебя не замечал, вдруг именно сейчас обратил на тебя свой пронзительный взор, и бежать, защищаться было бессмысленно…

Словно ища защиты, Амалия прислонилась к стволу ближайшего дерева. Как раз где-то здесь они с Михаэлем поцеловались… Спохватившись, она поторопилась остановить опасные мысли: однажды это уже спровоцировало нежелательный ментальный контакт, но взбесившееся воображение и не думало подчиняться, оживляя в памяти события прошедших дней…

Они медленно шли по аллее, точно снегом покрытой лепестками осыпающихся цветов, и как бы невзначай то и дело касались друг друга плечами. Потом остановились. Его лицо еще, казалось, не остыло от веселья, но глаза вдруг сделались серьезными, и в них появился вопрос. Амалия робко улыбнулась. Тогда Михаэль наклонился и поцеловал: сначала слегка коснулся ее щеки, затем прижал к себе и словно попробовал на вкус раскрывшиеся ему навстречу губы. Амалия обняла его за шею…

Михаэль оторвался от ее губ, еще раз посмотрел Амалии в глаза и быстро потянул в глубь парка. Пока он сжимал ее пальцы, Амалия точно находилась в каком-то странном опьянении и была не в состоянии ни думать, ни замечать ничего вокруг, но когда Михаэль на несколько секунд отпустил ее от себя, чтобы снять куртку и расстелить ее на земле, вдруг возникла неловкость.

— Ты не передумала?

— Нет…

Он уже снова прижимал Амалию к себе, сильно и в то же время удивительно бережно, и единственное, чего хотелось, — чтобы он подольше ее не выпускал.

Михаэль улыбнулся:

— Ты очень красивая.

— Я люблю тебя…

Он перестал улыбаться и сжал ее крепче…

Никогда прежде Амалия не чувствовала такого: казалось, каждая частица ее тела каждое мгновение ощущала на себе его руки, губы, его горячее, упругое тело; он не давал ей покоя, пугая и одновременно восхищая своими порывистыми ласками, резкостью и даже властностью в сочетании с потрясающей нежностью, а когда наконец вошел в нее, Амалия впервые в жизни застонала. И двигался он поразительно красиво, как-то действительно по-мужски — мощно, страстно, шепча при этом что-то возбуждающее и ласковое…

— Тебе было хорошо?

Вместо ответа Амалия уткнулась ему в плечо.

— Чего молчишь? Не жалеешь?

— Нет.

— У тебя пальчики, как у ребенка.

Они лежали на земле, прижавшись друг к другу, — в просветах между деревьями виднелось темно-синее вечернее небо. Михаэль вытянул руку, и вырвавшийся из его ладони лучик света выхватил из монолита листвы несколько веером расходящихся огромных резных листьев с белым фонтаном цветов внутри.

— Мама говорила, когда цветут каштаны, можно загадывать желание.

— И они исполняются?