Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова

Совершенно умилил работник центральной продовольственной управы А.И. Пучков, выступивший на заседании Делегатского совета большевиков 17 мая 1918 года в Петрограде. Александр Рабинович, суммируя все, что тот сказал, пишет: «Объясняя причины продовольственного кризиса, Пучков указал на такие факторы, как нежелание крестьян отдавать хлеб в обмен на ничего не стоящие бумажные деньги, транспортные трудности и обструкционизм со стороны антисоветских элементов на всех ступенях процесса заготовления, доставки и распределения продовольствия (добавим сюда еще воровство и бардак. – Е.П.). Не считая возможным решением отмену ограничений свободной торговли и не веря, что можно добыть достаточное количество хлеба с помощью нажима на кулаков, Пучков сделал особый акцент на необходимость производства достаточного количества промышленных товаров для крестьян, создания надежной бартерной системы между городом и деревней, улучшения условий транспортных перевозок и руководства транспортом и создания единой для всей страны классовой системы распределения продовольствия».

Все, конечно, очень мило и правильно – но каким образом товарищ из продуправы собирался наладить производство товаров для бартера? Впрочем, это не дело продовольственной управы, пусть по этому поводу болит голова у ВСНХ. Но насилие – это не метод!

Аргументы нынешних экономистов ничем от вышеизложенных не отличаются. Все они являются сугубо либеральными и основаны на понимании частной собственности как священной категории. Здесь с большевиками расхождение принципиальное и неустранимое, поскольку они частную собственность признавать священной отказывались наотрез, право населения страны на жизнь ставили выше любых экономических прав и с собственностью не церемонились. Пообещав защищать неимущее население России от голодной смерти, большевики именно это и делали – какие к ним могут быть претензии?

Что интересно – этот неустранимый конфликт собственности и жизни увидел, понял и сформулировал такой незаурядный церковный деятель, как митрополит Сергий Страгородский. В 1924 году, в послании по поводу созыва Поместного собора он внимательно рассмотрел вопрос о собственности[89].

«…Занимать непримиримую позицию против коммунизма, как экономического учения, восставать на защиту частной собственности для нашей православной (в особенности русской) церкви значило бы забыть свое самое священное прошлое, самые дорогие и заветные чаяния, которыми, при всем несовершенстве повседневной жизни при всех компромиссах, жило и живет наше русское подлинно православное церковное общество».

Несколько неожиданный подход, не правда ли? По крайней мере, неожиданный для тех, кто не читал Евангелия. Не зря же тема «большевики, собственность, христианство» тщательно обходится всеми церковными и околоцерковными обличителями советской власти, которые больше уделяют внимания явлениям внешним, вроде переделки храмов под овощехранилища, а не соответствию коммунистических идеалов Нагорной проповеди.

Тут надо понимать: взгляд на советскую историю, возобладавший в этих кругах сейчас, – это взгляд Зарубежной церкви, церкви эмигрантской России, той России, которая до сих пор не может забыть – и, наверное, никогда не сможет! – национализированных поместий, заводов и привилегий. Впрочем, и потерянная церковная собственность ни в коей мере не прибавляла иерархам любви к большевикам. Но была и Церковь, принявшая советскую власть, и аргументы «за» как раз и высказал митрополит Сергий:

«Что этот строй не только не противен христианству, но и желателен для него более всякого другого, это показывают первые шаги христианства в мире, когда оно, может быть, еще не ясно представляя себе своего мирового масштаба и на практике не встречая необходимости в каких-либо компромиссах, применяло свои принципы к устройству внешней жизни первой христианской общины в Иерусалиме, тогда никто ничего не считал своим, а все было у всех общее (Деян. IV, 32). Но то же было и впоследствии, когда христианство сделалось государственной религией, когда оно, вступив в союз с собственническим государством, признало и как бы освятило собственнический строй. Тогда героизм христианский, до сих пор находивший себе исход в страданиях за веру, начал искать такого исхода в монашестве, т. е. между прочим в отречении от собственности, в жизни общинной, коммунистической, когда никто ничего не считает своим, а все у всех общее. И, что особенно важно, увлечение монашеством не было достоянием какой-нибудь кучки прямолинейных идеалистов, не представляло из себя чего-нибудь фракционного, сектантского. Это было явлением всеобщим, свойственным всему православно-христианскому обществу. Бывали периоды, когда, по фигуральному выражению церковных писателей, пустели города и населялись пустыни. Это был как бы протест самого христианства против того компромисса, который ему пришлось допустить, чтобы удержать в своих недрах людей „мира“, которым не по силам путь чисто идеальный. Не возражая против владения собственностью, не удаляя из своей среды и богатых, христианство всегда считает „спасением“, когда богатый раздаст свое богатство нищим. Находясь в союзе с собственническим государством и своим авторитетом как бы поддерживая собственнический строй, христианство (точнее, наша православная церковь в отличие от протестантства) идеальной или совершенной жизнью, наиболее близкой к идеалу, считало все-таки монашество с его отречением от частной собственности. Это господствующая мысль и православного богослужения, и православного нравоучения, и всего православно-церковного уклада жизни.

…Итак, второе постановление нашего Поместного Собора могло бы быть таким: С решительностью отметая религиозное учение коммунизма, Священный Собор, однако, не находит непримиримых возражений против коммунизма, как учения экономического, отрицающего частную собственность и признающего все общеполезное и нужное общим достоянием, ни в Священном Писании, ни в подлинно церковном учении, особенно в учении древней Русской православной церкви, и потому приглашает и благословляет верных чад церкви бедных и неимущих, со спокойной совестью без боязни погрешить против святой веры, радостно приветствовать узаконенный Советскою властью в С.С.С.Р. коммунистический строй, а богатых и имущих безропотно, во имя той же веры, ему подчиниться, помня слово Св. Писания, что „блаженнее давать, паче нежели принимать“ (Деян. XX, 35) и что лучше быть обиженным и лишенным, нежели обижать и лишать других „да еже братию“ (I Кор. VI, 7–8)».

Так что, если вспомнить причину конфликта деревни и власти, то «справные хозяева», ради прибыли бестрепетно обрекавшие миллионы соотечественников на голодную смерть, ни в коей мере не могут считаться мучениками. Даже если они честно ходили по воскресеньям в церковь и были поддержаны в своей борьбе местным священником, читавшим в этой церкви соответствующие проповеди.

О чем это я? Да все о том же, други, – о вольных ценах…

* * *

Все это были объективные процессы. Страна, и без того не имевшая резервов, истощенная трехлетней войной, с разоренной экономикой, вынуждена была изыскивать силы для другой, еще более тяжелой войны на множестве фронтов.