Скандальные наслаждения - Элизабет Хойт

Геро опустила глаза на сложенные на коленях руки и спрятала улыбку, представив, как Мэндевиллу покупают новые чулки и сорочки.

— Мне очень нравится ваша матушка, и она очень мне помогла в свадебных хлопотах.

— Я рад это слышать. — Томас взялся за вожжи.

Геро подняла лицо. День выдался солнечный, один из последних теплых дней перед наступлением осени. Экипажи на улицах Лондона двигались широким потоком. Перед ними тащилась тяжелая повозка мельника, а перед носом у медленных пешеходов ловко сновали носильщики портшезов, от чего сидевшие внутри пассажиры подпрыгивали на скамейках. Несколько солдат верхом на лошадях процокали мимо, не обращая внимания на крики и ругань мальчишек из мясной лавки, которых они забрызгали. На обочине дороги громко пела женщина в лохмотьях, двое детей сидели у ее ног с протянутыми руками.

— Вы ей нравитесь, — сказал Мэндевилл.

— Вашей матери?

— Да. — Их карете удалось обогнать повозку с мукой, и лошади перешли на рысь. — Она живет в собственном доме, разумеется, но я буду рад, если вы поладите.

— Конечно, — пробормотала Геро и решилась спросить:

— Ей нравилась ваша первая жена?

Мэндевилл бросил на Геро настороженный взгляд.

— Вы говорите об Энн?

Странный вопрос.

— Да, — сказала Геро.

Мэндевилл пожал плечами, снова переведя взгляд лошадей.

— Моя мать умеет ладить почти со всеми. Она никогда внешне не показывала своей нелюбви или неодобрения.

— А свое одобрение?

— Нет.

Геро замолчала, глядя, как умело и легко Томас управляется с лошадьми. Он — скрытный человек, она это знала, но через несколько недель они станут мужем и женой.

— Вы ее любили?

Он поморщился, словно Геро сказала что-то непристойное.

— Моя дорогая…

— Я знаю, что это не мое дело, — мягко заметила она, — но вы никогда не говорили со мной о ней. Мне просто хотелось бы знать.

— Понимаю. — Он помолчал с минуту, между бровей у него залегла складка. — Постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Я… любил Энн и очень горевал, когда она умерла, но у меня не осталось к ней той любви, которая могла бы вас огорчить. Вам нет нужды переживать.

Она кивнула:

— А Рединг?

— Что Рединг?

— Я слышала разговоры, — осторожно подбирая слова, произнесла Геро. Она помнила ответ Рединга, когда она спросила его, соблазнил ли он жену брата: «Видит бог, нет». — Вы на самом деле верите в то, что брат мог вас предать?

— Мне не нужно верить в это, — сухо ответил Мэндевилл. — Энн сама сказала мне.

Томас увидел, как тонкие брови невесты удивленно изогнулись. Он ощутил прилив раздражения. О чем она подумала? О том, что он затаил в душе подозрения, не имея никаких доказательств? И почему, черт возьми, она вообще его об этом спросила?

Томас снова устремил взгляд вперед, объезжая пастуха со стадом овец посередине дороги. Они почти доехали до Гайд-парка, и ему не терпелось вдохнуть свежего воздуха. Может, дать гнедым волю, чтобы они понеслись? Но это едва ли подходящее поведение для маркиза.

— Прошу меня простить, — покорным тоном произнесла леди Геро.

Да, даже самые идеальные из женщин порой подвержены настроениям, такими уж их создал бог. Энн была нервной, непредсказуемой особой. Лавиния обладала страстной натурой, но более сдержанной, чем Энн. По сравнению с ними Геро образец самообладания.

Томас вздохнул:

— В любом случае с тех пор прошел не один год. Я никогда не смогу простить Гриффина, но я, разумеется, могу постараться не думать об этом и жить дальше. Как я уже сказал, вам не следует беспокоиться о том, что произошло в моем браке с Энн. Все в прошлом.

На какое-то мгновение он попытался воскресить в памяти, как выглядела Энн в ту страшную ночь. Она истошно кричала, изо всех сил стараясь исторгнуть из себя мертвого ребенка. Тогда он думал, что видения и крики той ночи будут преследовать его в ночных кошмарах всю жизнь. Но сейчас все, что он помнил, это неподвижное, землистое тельце младенца со странно сплющенным лицом. А также мысль о том, что вся эта кровь и крики уже не имеют никакого значения. Ребенок был девочкой.

Крошечной мертвой девочкой.

— Понимаю, — сказала Геро.

Слава богу, впереди уже показались ворота парка. Томас ненавидел подобные мысли, бесполезные и гнетущие, несовместимые с его авторитетом и его местом в этом мире. Маркизу не пристало слушать признания в неверности от умирающей жены. Маркиз не должен видеть мертвое тело своей дочери.

— Вы получили ответы на свои вопросы, и давайте больше не будем говорить об этом, — предложил он.

Геро ничего не сказала, да и зачем ей что-либо говорить? Она уступит его желанию. Ему пришло в голову, что Лавиния продолжала бы с ним спорить. Лучше об этом не думать. Он должен постараться все забыть.

Сегодня парк был переполнен — этому способствовала погода. Томас направил гнедых к цепочке экипажей и всадников, которые двигались по кругу.

— Я видел вчера Уэйкфилда, — сказал он.

— Да? — Голос Геро прозвучал немного холодно, но, возможно, ее отвлекла гуляющая публика.

— Да. Он сообщил мне, что есть вероятность того, что вскоре он поймает титулованного перегонщика джина.

Геро застыла. Многие женщины находят политические разговоры скучными, но Мэндевиллу казалось, что Геро более терпима к таким разговорам. В конце концов, она — сестра одного из самых влиятельных членов парламента. И конечно, ей известно о его политических амбициях.

— Вам известно, кто это? — спросила она.

— Он не сказал. Скорее всего не хочет говорить заранее, пока не будет уверен. Ваш брат — непростой человек. Кстати, вон там я вижу Фергуса. — Томас кивнул лорду Фергусу, который ехал в коляске со своей некрасивой женой и двумя такими же некрасивыми дочками, и вполголоса произнес: — Он из морского министерства. — И натянул поводья, чтобы поравняться с семейством лорда.

А затем для него настал приятный момент, потому что леди Геро грациозно кивнула, здороваясь с леди Фергус и ее дочерьми, восхитилась шляпой леди Фергус, отчего желтоватое лицо дамы порозовело. И вскоре все четыре леди уже оживленно болтали.

— Хорошая партия, Мэндевилл, — заметил Фергус после того, как они обсудили последний лондонский скандал. — Вам повезло.

— Да, очень повезло, — пробормотал Томас.

Нелепые сомнения улетучились. Его невеста — выдержанная и серьезная леди, не подверженная отвратительным театральным сценам, которые ему устраивала Энн.

Фергус еще минут десять порассуждал на разные темы — он любил поучать, — и они распрощались.