Страх жизни - Евгений Южин

Андрей Николаевич, казалось, еще глубже погрузился в кресло:

— Однако! Это же какой силы должна быть мотивация? Что, этот Лобов — могучий проповедник? Почему парень на это пошел?

— Точно не знаю, — вынужден был признаться Иван. — Это моя недоработка. Сейчас мы уже знаем, что он искал близости со своей подружкой. Ну, спрашивал ее, не хочет ли она встретиться с ним, так сказать, в реальности. Ничего особенного, никакой настойчивости или странностей. Наши аналитики предполагают, что, возможно, он встретил в поселке девушку. Для молодого парня это могло быть очень сильным впечатлением. Предполагаем, что это же объясняло его некоторую закрытость в общении.

Пальцы начальника отдела шевелились на подлокотниках как лапки рака-отшельника, контрастируя с его невозмутимой позой. Последовала пауза, после которой тот заговорил:

— Да, Иван, ты прав — твой косяк. Надо было учитывать молодость контакта. Иначе с чего бы ему смущаться и недоговаривать — он родился и вырос в городе. Но об этом поговорим потом. Надеюсь, выводы ты сделал. Сейчас хотелось бы услышать твои предложения по ситуации.

Иван откинулся на стуле, слегка расслабившись, — пронесло. Если никаких оргвыводов не было озвучено сразу, значит, все закончится какой-нибудь записью в личном деле, которых у него уже и так было море. Об этом он не беспокоился — ошибок не делает лишь тот, кто ничего не делает. Но если он упустит Лобова, то все эти записи тут же пойдут в ход, и тогда — прощай повышение. Он не удержался, потер лицо ладонью и начал говорить:

— Чтобы не подставлять наш источник, реагировать сразу же не будем. Тем более что Лобова в поселке на данный момент нет. Кроме того, парень болен, и довольно тяжело. Наши эскулапы заявляют, что это затянется дней на десять — пятнадцать, если не будет осложнений. Если мы вмешаемся сейчас, то дикие отговорятся, что приняли его из сострадания. Поэтому предлагаю дождаться двух событий: чтобы парень более-менее оклемался и чтобы в поселок вернулся Михаил. Тогда у нас будут все основания для операции.

Андрей Михайлович поднял ладонь, не отрывая рук от подлокотников своего кресла:

— Сейчас у Владимирских с Рязанскими напряженно, этот момент надо использовать. Иван, никаких разборок с дикими, пока не захватим Михаила. Вся дипломатия — потом. Знаешь, победителей не судят!

— Конечно, Андрей Михайлович! — Иван знал, что до трети продовольствия Большая Москва получала из Рязанского мегаполиса. Никакие доморощенные социологи не могли бы оправдать терок с дикими, которые могли перерезать эти поставки. Прошлый опыт показывал, что восстановление связей между городами обходится слишком дорого для Москвы. — А что делать с этим парнем?

— Мне все равно. По возможности захватите. Убежит — не догоняйте. Наша цель — Лобов.

— Ясно.

Хозяин кабинета поднялся, и Иван последовал ему.

— Доложишь план операции по готовности. Сейчас — все. Вопросы есть?

— Никак нет.

— Работай.

Интерфейс мигнул, и перед Иваном открылось залитое солнцем поле, отчетливо видимая полоса древней дороги через него и далекие крыши поселка диких.

Антон, как говорили местные, «оклемался» только через две недели. Весь его жизненный опыт перевернулся с ног на голову. Состояние, в котором он пробыл большую часть этого времени, реально испугало его. Он не мог понять ту легкость, с которой о болезни говорили родившиеся и выросшие тут дикие. Мол, кто не болел? Ну, прихватило — бывает. Переболеешь — и дальше в путь. Да он едва не умер! Во всяком случае ему так казалось. На целых две недели он потерял возможность действовать как он привык. Элементарный визит в туалет превращался в героический поход. Еда, впервые в жизни, вызывала отвращение. А более всего он мечтал вновь свободно дышать! Дышать собственным носом!

Ко всему прочему уже на излете болезни, когда ему казалось, что все худшее осталось позади, выяснилось, что у него сильнейшая аллергия на цветение каких-то трав, которое, как назло, именно сейчас было в самом разгаре. Даже обещание, что скоро все закончится и до следующего года он сможет, вероятно, дышать, если только у него не будет этой драной аллергии еще на что-нибудь, не успокаивало. Это что — ему каждый год предстоит так страдать?! Страшно хотелось домой, в город. Хотелось спать как все и видеть сны, а не просыпаться, задыхаясь, с обветренными, потрескавшимися губами, в конце болезни покрывшимися какими-то язвами.

Дождь прекратился, но солнце так и не появилось. Третий день за окном висела тусклая серая пелена, способная погрузить в депрессию и здорового человека, не то что страдающего беглеца, тоскующего о доме. Доме, который хоть и рядом, но вернуться в него уже невозможно.

Обширная комната была когда-то частью длинного одноэтажного здания, вероятно, производственного назначения. Крыша над вытянувшимся длинным тоннелем основным телом сооружения рухнула уже давно, но та часть строения, которая была разделена на клетушки мелких помещений, пережила катаклизмы и теперь приютила что-то вроде поселковой мастерской, где хозяйству Антона выделили большую квадратную комнату с широкой двустворчатой дверью, ведущей в общий коридор.

На нескольких столах лежали трупы стартеров, генераторов и разномастных электродвигателей, стаскиваемые жителями поселка отовсюду, где только еще можно было найти останки древнего мира. Небольшая подсобка была забита кабелем всех мастей и тем, что, по мнению местных, имело отношение к электрике. Все это потемневшее от времени хозяйство смотрелось еще более мрачно под тусклым светом серого дня, пробивавшимся в помещение через большое тщательно отмытое окно.

Вооружившийся простейшими приборами Антон занимался тем, что собирал из мертвых тел отслужившего свое хлама Франкенштейна, который не только должен был ожить сам, но и дать жизнь многочисленным уцелевшим рудиментам. Задача была поставлена ясная и понятная: собрать работающий генератор, способный выдавать хоть сколь-нибудь пригодный ток для заряда батареи древних свинцовых аккумуляторов. Предполагаемый источник энергии стоял во дворе напротив его окна, дергаясь, как спеленатый пациент психиатрической больницы. Роторный ветряк — творение местных Кулибиных, снятый с предназначенной для него ажурной мачты, бывшей в ее далеком прошлом частью высоковольтной линии, вяло шевелился под несильным ветром, пытаясь провернуть застопоренные лопасти.

Надо признать, что насколько технологии диких отставали от города, настолько же более сложные и интересные задачи приходилось решать здесь людям для достижения своих целей. Впервые в жизни Антон не следовал никаким регламентам и инструкциям. Масса информации, которая в городе воспринималась как естественный антураж, отсутствовала. Никаких справочников, никаких баз данных. Если там, на своей бывшей работе, Антону достаточно было посмотреть на маркировку любого прибора, чтобы немедленно получить на встроенном интерфейсе костюма всю информацию по нему, то здесь он иногда даже не мог определить, откуда выдрали вот эту конкретную обмотку, что это было при жизни, а тем более — какие у этой хрени были параметры.