К развалинам Чевенгура - Василий Голованов

– «Балтикой», – поправляет его Женя Большой. Он патриот родного города Санкт-Петербурга.

– Ты питерский шовинист, – пытается поддеть его Андрюха. – У нас в Москве площадь Революции есть. А у вас в Питере что?

– А у нас площадь Восстания.

– Революция круче восстания.

– Не, восстание круче революции. Когда революция побеждает, такой отстой получается....

Я все время думаю: что им Бакунин?

Разумеется, никакого настоящего Бакунина они не знают, как вообще не желают углубляться в слишком глубокое прошлое. Да, было там что-то: Маркс, Интернационал, какие-то дрязги… Но вообще Бакунин – это круто. Бакунин – это огонь. Бакунин – это свобода.

«…Свобода! Только свобода для каждого и для всех! Вот наша мораль и наша единственная религия… Быть свободным – это право, долг, все счастье, все назначенье человека…».

Что такое «свобода»? Ничего, только слово. Или «осознанная необходимость»? Нет, это как-то по-философски выхолощено… А как архетип это слово всеобъемлюще, оно включает в себя такие разносторонние представления, как личная независимость, воля, полет, красное, голубое, покой, счастье…

Никто не вложил столько страсти в слово «свобода», как Бакунин. О, он умел произносить «могучие», «огромные» слова!

Свобода!

Freedom!

Libertad!

Может быть, поэтому эти ребята и помнят его.

В воспоминаниях Ильи Эренбурга описано, как во время гражданской войны в Испании он в автомобиле вместе с какими-то деятелями Коминтерна обогнал колонну анархистов на марше и, попросив остановить машину, спросил:

– Вы за кого, ребята?

– Мы за I Интернационал! – хохоча и потрясая винтовками, закричали они. – За товарища Микаэля Бакунина!

И в этом тоже была свобода.

После возни с сажей и битым кирпичом приходится стирать не только джинсы, но и трусы. Работают анархисты азартно, как шабашники. Но только до обеда. Потом – свободное время. На вечер выходного дня намечена лекция об экзистенциализме, презентация стенгазеты «Прямухинская дисгармония» и дегустация ликера «Бейлис», приготовленного из водки и сгущенного молока. Дождавшись вечера, я отправляюсь в Лопатино, соседнюю деревню, где во время своих летних наездов анархисты живут в пустующем старом доме. Над крышей дома обвис мокрый черно-красный флаг. Огромная эта крыша, как, впрочем, всякая крыша старого крестьянского дома на русском Севере, укрывает собою не столько жилье – сруб с кухонькой, сколько огромный внутренний двор – хлев, сеновал и дровеник. В нем еще чернели древние, давно наколотые и частью успевшие сгнить дрова. Лебеда вплотную подступила к воротам пустого хлева. Откуда-то в прореху крыши бежала вода…

Анархисты спали, раскатав спальники на полу. Я сел в кухне на лавку за длинный стол и огляделся. Строй коммуны был традиционный, колхозно-хипповский. Меню аскетическое: хлеб, гречка, макароны, кетчуп, печенье и чай. Вот книги на подоконнике, пожалуй что, привлекали внимание. Ну, во-первых, обязательный «Бакунин» Н.М. Пирумовой. И тут же неожиданность: Такэси Кайко. «Гиганты и игрушки». Еще неожиданнее: И. Пригожин, И. Стингерс. «Время. Хаос. Квант». Видимо, Димина книга, подумал я, он несмотря на свой морпеховский вид, круто врубается в сложные философские проблемы современной физики. Далее: о! старая, «молодогвардейская» еще книга о белорусских партизанах и тут же кумир всех новых левых Ги Дебор: «Revolutionary». «Revolution is not showing life to people, but making them live…» Любопытно, любопытно… Это значит, революция заключается не в том, чтобы показать людям, как надо жить, а в том, чтобы оживить их самих… Что-то мне это напоминает, даже из Библии, кажется, да только вот результат-то? Результат?

Еще пресса: несколько анархических вестников, «Сибирский тракт», «Антирепрессант» (Москва), «Автоном» (Краснодар). Да… Я и представить себе не мог (равно как и большинство родителей не представляют себе), в каких муках, в поле какого чудовищного идеологического напряга, в каком ожесточении, доходящем до драк, и в какой идейной сумятице (троцкизм, сталинизм, национал-большевизм и разнообразный фашизм) поколение двадцатилетних ищет новые языки для разговора с настоящим и будущим. Они, анархисты и антифа, а не зюгановцы со временем станут настоящими оппозиционерами. И надо сказать, среди «леваков» почти нет движения,. которое так или иначе не заигрывало бы с анархизмом: это, как говорится, старый, хороший «бренд». Кропоткин, Толстой, Ганди… Крутые человеческие бренды… Уважаемые люди… Вопрос, вписывается ли в этот список Бакунин, еще предстоит выяснить. Судить о Бакунине с кондачка опасно: мутная водица, скользкие берега, петлявое русло…

Анархических групп в стране мало: все они так или иначе связаны с активистской экологией, антивоенной и правозащитной деятельностью. С точки зрения властей, анархизм всегда неудобен, поскольку всерьез задается неразрешимыми противоречиями жизни – между трудом и капиталом, между Человеком и Землей, между «жизнью по совести» и «реальной жизнью». Ну, казалось бы, что тебе? Ну, плюнь, проедь мимо, твое ли дело? Читай, на худой конец, своего Бакунина… Или не читай. А то вдруг узнаешь или скорее почувствуешь, что мы живем в каком-то чудовищном государстве с вездесущими силовыми структурами, подлыми чиновниками, продажными политиками и загнанными на край нужды и беспросветности людьми, к которым вся эта сволочь относится с фашистским презрением, не забывая, разумеется, всеми возможными средствами вдалбливать в головы их детей, в каком великом государстве мы живем.

Я пришел к выводу, что «анархизм» – не политическое учение, а скорее биологическое или психологическое понятие. Что это значит? Что на тысячу человек рождается, скажем, три или пять с таким подбором внутренних характеристик, специфических поведенческих реакций, или, короче говоря, с таким архетипом личности, что, что ты с ними ни делай, они объявятся анархистами. Советская власть дважды изводила анархистов «до третьего колена» – а они все равно объявлялись, хотя и традиция была прервана, и книги лежали в спецхранах. И с этим ничего не поделаешь. Биология. Три на тысячу. Даже смешно было слушать рассказы ребят о том, как они поняли. Ну, что они – анархисты. «Прочел я “Записки революционера” Кропоткина и понял, что я анархист». Попал в традицию. Узнал своих. И ведь буквально со всеми так было, даже с В.В. Налимовым в 1926 году. Но если все – и они, и их противники – с неизбежностью рождаются матерью-природой, то, значит, все ей дороги и нужны? Тогда как их примирить?

Вот вопросик не из легких.

Вечер все же настал, когда все проснулись. Философ Петр поднял деморализованный непогодой народ и, разгладив на коленях несколько мелко исписанных больших тетрадных листов, дал ему обещанный духовный… нет, хлебом это не назовешь; это был просто какой-то духовный торт – лекция об экзистенциализме! Я тоже прослушал и записал за ним слова Кьеркегора: «Истина – это не то, что мы знаем; истина – это то, что мы есть». То есть знать мало, надо быть, возникать, становиться вопреки обстоятельствам.