Мировой кризис. Восток и Запад в новом веке - Тимофей Сергейцев

Демократия стала не просто массовой, как это уже однажды было в позднеримской республике, она стала всеобщей, тотальной. Сегодня к демократическим процедурам допущены не только те, кто не платит за это право жизнью, но и те, кто не платит за него даже деньгами. Равными политическими правами стали обладать люди, которые не платят налоги, и те, кто сами находятся на содержании государства, через пособия, социальные программы и другие механизмы. Таких оказалось много. Реальный правящий класс опять скрылся за ширмой псевдодемократии, а формами реализации его власти стали спроектированное и реализованное общество потребления, манипулятивные технологии избирательных компаний (т. н. управляемая демократия), программы пособий и содержания бедных.

Все это есть не что иное, как форма существования современной клиентелы и современных хозяев клиентелы, в точной аналогии с позднеримской республикой. Самое главное, демократия, сохранившая на сегодняшний день лишь форму, лишенную ее подлинного властного содержания, с каждым днем работает все хуже и хуже, и это становится очевидным для все большего числа людей. Подлинная демократия в ХХ веке опять закончилась.

Что дальше?

Можно ли спроектировать новую демократию (3.0), которая вновь будет подлинной?

Адепты либерально-демократической мысли и у нас, и на Западе активно обсуждают возможности возвращения к цензовой демократии. По их мнению, политическими правами должны обладать только те, кто этого достоин. Достоинство должно определяться имущественными и образовательными критериями. Получение социальной помощи от государства должно автоматически лишать человека политических прав. Главным основанием ценза должно быть священное для англосаксонской цивилизации право собственности.

Альтернативная точка зрения заключается в том, чтобы как раз наоборот – платой за право на власть был отказ от права на собственность и богатство. Хочешь властвовать – откажись от собственности и любых форм накопления. Правящий класс, организованный демократически, должен быть лишен права собственности.

В любом сценарии и одни, и другие сходятся в главном: подлинная демократия есть форма власти «специально отобранного» меньшинства, работает она только в кругу узкого правящего класса и при недопущении к политическим правам тех, кем этот правящий класс правит. Современная демократия есть проблема европейской цивилизации. Те, кто провозглашает демократию высшей формой организации для человечества, продвигают ее как идеологию, светскую религию всеобщего счастья, под флагами которой ведется новая мировая война «за демократию».

Политическая цель США – заставить Россию воевать с Украиной.

Хотят ли русские войны? Этот вопрос неоднократно задавали Евгению Евтушенко в США осенью 1961-го. В ответ была написана известная песня, которую едва не запретили как пацифистскую. А через год разразился Карибский кризис. Русские ответили на этот вопрос в 1962-м действием. Мы тактически отступили. Вопрос этот ставится Западом и сегодня – и приблизительно тем же способом. Не будем от него отмахиваться.

Кровоточащая рана Украины вскрыла всю анатомию наших отношений с Западом. Факты налицо. Догадки тут не требуются. Отстаивание очевидного перед лицом лжи – важный, но второстепенный момент. Суть дела – в самих этих отношениях. Главный их вопрос – не экономика, не санкции. Главный вопрос – это вопрос войны и мира.

Вопрос о войне и мире не может решаться на частных основаниях. Ни культура, ни экономика, ни мораль, ни религия, ни право, ни гуманитарные проблемы не обладают достаточной системностью, отношением к целому, тотальностью, если их рассматривать в качестве таких оснований. Можно сказать и иначе. Вопрос о войне и мире нельзя решить на основаниях так называемых «ценностей» (всего вышеперечисленного). У мира и войны нет цены.

Можно проиллюстрировать сказанное простым примером. Когда хор прозападных пропагандистов начал слаженно петь о том, что Ленинград не надо было защищать, поскольку цена оказалась слишком высока, то на это нельзя возразить, что такое утверждение аморально или, скажем, противоречит вере, если вера и мораль понимаются как ценности, а не как основание жизни. Ведь ценности потому и всего лишь ценности, поскольку в конечном счете представляют собой частное дело их принятия (непринятия) и оценки. Но именно так вера и мораль понимаются сегодня.

Системностью (тотальностью) основания решения вопроса о войне и мире является политика. Тут нет ничего особенно нового. Вопрос войны и мира касается всех, он всеобщий – хотя либеральный миф и пытается доказать, что это такой же частный вопрос, как и все другие в социуме (с либеральной точки зрения). Греки называли человека, несведущего, не разбирающегося в политике идиотом. Техническим условием решения вопроса о войне и мире является политическая грамотность.

Критик либерализма Шмитт считал, что политическое постольку тотально, поскольку война есть крайняя точка политики, а война – безусловно, по Шмитту – общее, публичное, жизненное дело. Оставляя пока в стороне спор либералов со Шмиттом и против Шмитта, обратим внимание, что в нашей ситуации достаточно и обратной и потому более лобовой и жесткой логики – мы уже поставлены перед вопросом войны и мира. Поэтому нам придется мыслить политически, мыслить целым, мыслить системно. Ценности нам не помогут, от них всегда можно отказаться через отношение к цене. А речь идет о нашем существовании.

Шмитт полагал предельной действительностью политического различения друга и врага. Друзья и враги – противники, в пределе – воюющие стороны. От себя добавим: политика – вовлечение в свои дела как можно большего числа сторонников. Но – друзей. И отвлечение от нашего общего с друзьями дела врагов. Не может быть общей экономики с врагами. Смотри сюжет про санкции.

Кое-что произошло в политическом с того момента, когда казалось очевидным, что именно противники и будут воевать. Сегодня война как системное целое (а значит, и политика) организуется третьей силой, создающей «врагов» и «друзей» по своему усмотрению. Сама эта сила уклоняется от квалификации «друга» или «врага» для кого-либо. Если даже такой статус и используется, то это – заведомая ложь.

Фундаментальный опыт извлечения сверхвыгоды для стороны «третьей», «нейтральной», силы, стоящей «над» «друзьями» и «врагами», в XX веке получили США в ходе двух мировых войн. Этот опыт сформировал их политику. Собственное участие США в этих сражениях было минимальным по отношению к «основным», «действительным» противникам. Сразу же после поражения гитлеровской Германии США эффективно «перешли» на ее сторону. В дальнейшем США совершенствовали эту технику, эффективно ускользая как из роли друга, так, что важнее, и из роли врага СССР, а потом – и России.

Заставлять воевать других можно только в мире сверхвласти. Не вдаваясь здесь в подробности становления этого понятия от Гоббса к Ницше и далее к Зиновьеву, обойдемся тем, что сверхвласть ставит многие государства в подчинение одному без их включения в его целое ни в каком смысле ни политически, ни юридически. Мир государств (другого нет) рассматривается сувереном такого порядка как поле применения своей, неограниченной правом на сопротивление ему, сверхвласти для обеспечения «безопасности», прекращения «войны всех против всех».