Ваниль и шоколад - Звева Казати Модиньяни

– Вы отдаете себе отчет, что я могла бы подать на вас жалобу за халатность?

При помощи таких угроз она держала Марию в постоянном напряжении и осыпала ее насмешками, называя не иначе, как «нашей премудрой поломойкой».

Мария все сносила молча. Раньше ей приходилось выдерживать и не такое. По вечерам она делилась накопившимися обидами с Андреа.

– Не обращай внимания, мама, – говорил он, но сам переживал и в душе желал учительнице Каццаниге мучительной смерти за все то зло, которое та причинила его матери.

Учительница Каццанига тиранила и мучила Марию два долгих года. А потом ее настигла болезнь, не знающая жалости. Тогда-то Андреа пожалел о том, что желал ей в мыслях смерти. Сама Мария, никогда не высказывавшая подобных мыслей, говорила: «Бог правду видит. Долго терпит, да больно бьет».

Мария – добрая душа – часто навещала учительницу Каццанигу в больнице и приносила ей гостинцы, которые ее бывшая мучительница принимала с благодарностью.

От воспоминаний Андреа отвлекла сиделка. Она пришла, чтобы провести ночь у постели Марии.

– Если состояние матери ухудшится, сразу позвоните мне, – попросил Андреа.

Он покинул больницу с чувством облегчения, но в вестибюле неожиданно столкнулся со Стефанией, своей последней любовницей.

– Что ты здесь делаешь? – удивился Андреа.

– Я навещала сестру. У нее прободение язвы желудка, ей сделали операцию.

– И как все прошло? Успешно? – спросил он, взяв ее под руку дружеским участливым жестом.

– Надеюсь, что да, – нервно ответила Стефания. – Я знаю, что Пепе оставила тебя, – добавила она.

– Дурные вести расходятся быстро.

– Я чувствую себя ужасно виноватой, – призналась журналистка.

– Пепе ушла не из-за этого. Это я сыграл в драме роль злодея. Ты славная девочка, Стефи, я уверен, мы останемся друзьями, – Андреа сжал ее руку, словно закрепляя свои слова.

– А ты что делаешь в больнице? – спохватилась Стефания.

Они уже вышли на улицу и вместе направились к автомобильной стоянке.

– Моя мать заболела. Только этого мне сейчас и не хватало, – с горечью признался Андреа.

– Послушай, Андреа: плохие времена проходят, а добрые чувства остаются. Я всегда буду тебе другом, – Стефания обняла его.

– И я тебе, – сказал Андреа, с удивлением обнаружив, что не испытывает никакого влечения к хорошенькой коллеге, совсем недавно так возбуждавшей его желание.

– Желаю твоей матери поправиться, – добавила она на прощание.

– И я твоей сестре, – ответил он.

Пока он возвращался домой, усталый и подавленный, ему почему-то вспомнился загадочный Мортимер. Что может быть общего у Пенелопы с типом, носящим такую претенциозную фамилию? Андреа припомнил краткое послание на визитной карточке, начинавшееся словами «Милая Пепе».

– Идиот, – пробормотал Андреа, презрительно скривив губы.

Целая пачка писем, перевязанных белой шелковой ленточкой, в ящике ее письменного стола. Он никогда бы не посмел развязать эту ленточку, открыть конверты и прочесть письма. Он не испытывал любопытства. Андреа было страшно узнать, что за всем этим кроется. В его жизни и без того хватало осложнений.

Войдя в дом, Андреа услышал громкий голос Присциллы. Она сидела на диване в гостиной и говорила по телефону. Разговор на ломаном английском носил характер бурного объяснения. Она поносила своего собеседника последними словами и грозила ему страшными карами. Присцилла была так поглощена разговором, что даже не заметила появления Андреа.

Он прошел в ванную, вымылся и надел чистую рубашку, потом, ощущая зверский голод, отправился на кухню. К счастью, ужин – нечто похожее на гуляш – ждал его на столе. Андреа принюхался. От кушанья шел сладковатый запах.

– Присцилла! – позвал он.

Филиппинка вошла, недовольная тем, что пришлось прервать выяснение отношений по телефону.

– Что это за дрянь? – спросил Андреа, надеявшийся найти добрую порцию спагетти.

– Свинина. Я пожарила ее в меду. Очень вкусно. Съешь и будешь очень сильным.

Андреа попробовал кусочек. Стряпня показалась ему отвратительной. Он оттолкнул тарелку.

– Все вы тут избаловались. Одному только Луке понравилось, остальные не стали есть, – обиженно проворчала Присцилла.

– Я всего лишь хочу тарелку спагетти, – приказал он, отправляя свинину в меду туда, где ей, по мнению Андреа, было самое место: в мусорное ведро.

– Тогда вари их сам. Мой рабочий день закончился, – рассердилась Присцилла.

– Ах так?! – не выдержал Андреа. – Тогда запомни: пользование телефоном тоже закончилось. Убирайся к себе в комнату, – приказал он.

Разобиженная Присцилла гордо выплыла из кухни, но тут же передумала и вернулась.

– Ты должен дать мне прибавку к жалованью, синьор Андреа, потому что я много работаю и сильно устаю. Сегодня все не так, как бывает, когда синьора дома. Все на моих плечах. Я очень устала. I am very tired. Do you understand?[10]– повторила она еще раз по-английски, глядя на него с откровенной наглостью.

Это был шантаж в чистом виде. Была бы на месте Пенелопа, она бы знала, как призвать к порядку зарвавшуюся служанку. А что он может сделать? Либо поддаться на шантаж, либо выставить ее за дверь. Он выбрал второе решение.

– Ты уволена, – хладнокровно объявил Андреа. Потом демонстративно повернулся к ней спиной и открыл холодильник в поисках чего-нибудь съедобного.

Присцилла смотрела на него с открытым ртом. Распухшие губы все еще хранили следы побоев, нанесенных ее египетским дружком.

– Do you understand?[11]– повторил он на понятном ей английском.

– Моя синьора была права. Все мужчины одинаковы, – буркнула Присцилла. – Ладно, я сделаю тебе капрезе,[12]– тут же добавила она с улыбкой. – Хорошо, синьор?

– Даю тебе пять минут, чтобы его приготовить, – кивнул Андреа, ликуя в душе, что одержал маленькую победу.

Он отправился проведать детей. Лука спал, около него расположился Самсон. Даниэле сидел за письменным столом и делал уроки. Избавившись от колечек, делавших его похожим на пугало, он превратился в очень симпатичного парня.

– Не поздновато ли для занятий? – вполголоса спросил Андреа, чтобы не разбудить малыша.

– Папа, завтра меня в последний раз вызовут по истории. Если не получу хотя бы восьмерку,[13]меня оставят на второй год. Как там бабушка? – поспешно спросил он, чтобы сменить тему.