Драма в кукольном доме - Валерия Вербинина

– Наталья Дмитриевна, – негромко промолвил Дмитрий Владимирович, – я жду объяснений.

– Я боялась за свою жизнь, – пробормотала Киреева, комкая платочек. – Вы же видели, милостивый государь, как он на меня набросился…

– Нет, вы не боялись за свою жизнь, – устало промолвил следователь. – Вы хотели избавиться от соперницы и, договорившись с людьми из усадьбы брата, разыграли свое исчезновение. Ваш расчет строился на том, что, если вас будут считать убитой, Мария Максимовна, зная, что она ни при чем, станет подозревать вашего мужа, а он, тоже зная, что он никого не убивал, будет подозревать ее, и это отравит их отношения. Они не смогут быть вместе, а значит, вы одержите над ними верх. Но тут некстати вмешался Сергей Георгиевич и взял на себя вину за ваше убийство – обстоятельство, которого вы никак не могли предвидеть. Таким образом, ваша рискованная комбинация потеряла всякий смысл… Интересно, сударыня, как именно вы рассчитывали обставить свое возвращение в семью? И подумали ли вы о том, что чувствовал ваш старший сын, который искренне считал вас жертвой?

– Я не разыгрывала свое исчезновение, милостивый государь, – с достоинством проговорила Наталья Дмитриевна, глядя Бутурлину в глаза. – Я вообще не понимаю, о чем вы тут толкуете. Кажется, вы хотите меня в чем-то обвинить? В чем же? В проживании по чужому виду на жительство? Но я уже объясняла вам, что опасалась за свою жизнь…

– Она всегда умела так все повернуть, что виноват кто угодно, кроме нее, – сказал Сергей в пространство.

– И опасаясь за свою жизнь, вы оставили в лесу свою разодранную и окровавленную перчатку, соорудили поблизости пятно крови и создали видимость следов волочения тела к реке, – сказал Бутурлин Наталье Дмитриевне. – Не так ли, сударыня?

Его собеседница поджала губы.

– Я не понимаю ваших намеков, милостивый государь. Какая перчатка? Какое пятно? Мне ничего не известно о том, о чем вы толкуете…

Следователь внимательно посмотрел на нее и обратился к стражу:

– Николай Аристархович, остальные уже здесь? Отлично. Пригласите их сюда.

Сергей сел. Им овладело странное тупое безразличие и еще не покидало упорное чувство, что из полноправного действующего лица разыгрывающейся драмы он превратился в ничего не значащего рядового зрителя. Ничего не будет, он проиграл свою борьбу, как задолго до того проиграл свою жизнь; и ненавистная мачеха как верховодила, так и будет верховодить. Он услышал стук двери – и поднял глаза.

Николай Аристархович впустил в кабинет Георгия Алексеевича, за которым следовали сыновья. Глава семьи нервничал, Володя казался встревоженным, Алексей был сконфужен и смотрел куда-то в угол, мимо всех присутствующих.

– Мама! – ахнул старший сын. – Мама, ты жива… – Он бросился к ней, стал целовать ее руки и заглядывать в лицо. – Боже мой, какое счастье! Но что это было тогда? Я не понимаю…

Георгий Алексеевич понял первый, и его лицо потемнело.

– Ты… ты играла комедию?

Володя оцепенел. На несчастное лицо Алексея было жалко смотреть.

– Ваша жена тайно уехала в Петербург и проживала там по чужому виду на жительство, – сказал следователь Кирееву. – Ваш старший сын вообразил, что убил ее… возможно, под влиянием винных паров или потому, что ему так хотелось.

– Во исполнение давней мечты, – проскрежетал Сергей. – Топор я купил уже после того, как стало известно об убийстве… решил взять вину на себя. – Он усмехнулся: – Более приятной вины я не мог себе представить…

Следователь посмотрел на него, дернул щекой и стал своим стремительным косым почерком заполнять бумаги.

– Я еще вызову вас для дачи показаний, Наталья Дмитриевна, – бросил он, не поднимая головы от бумаг. – Вас, Сергей Георгиевич, я отпускаю. Вопрос о создании помех правосудию в вашем случае все же весьма спорный, потому что дело изначально было сфальсифицировано.

…Когда Киреевы наконец ушли, Дмитрий Владимирович вытащил из ящика стола коробку папирос и закурил. Размышляя о случившемся, он решил, что дело о мнимом убийстве госпожи Киреевой станет чем-то вроде местного анекдота, который будут пересказывать друг другу уездные следователи и полицейские чины. Да и начальство наверняка позабавится, узнав, чем все кончилось. Все-таки, как ни крути, работа у них тяжелая и грязная, и такие анекдотические случаи являются исключением из правил. Докурив папиросу, Дмитрий Владимирович смял окурок в пепельнице и стал изучать материалы следующего дела.

Откроем небольшую тайну: неутомимая Амалия Корф восприняла удачную слежку за Алексеем как разминку или, если угодно, прелюдию к куда более серьезному предприятию. В ней пробудился сыщицкий азарт, который к тому же подхлестывало наличие личного мотива. Амалия очень хотела знать, насколько далеко зашли отношения ее мужа и княжны Голицыной. В те редкие часы, когда Александр появлялся дома, его отношение к жене и обычное поведение абсолютно не изменилось, но Амалия предпочитала не верить своим глазам. Она знала, что на ее счастье покушаются, и имела право на подозрения. К примеру, вполне логично было сделать вывод, что раз Александр слишком много времени проводит при дворе, он может использовать свою службу как прикрытие для интрижки. Что ж, Амалия не поленилась провести свое собственное расследование, однако осторожные расспросы среди знакомых мужа, его сослуживцев и кое-кого из бывших коллег баронессы по секретной службе не выявили ничего настораживающего. Кроме того, Амалия узнала, что княжна Голицына появлялась при дворе нечасто и только ожидала, что ее примут во фрейлины.

В порыве вдохновения баронесса Корф придумала себе новую личность. Простая баба в платке ее больше не устраивала, и Амалия преобразилась в унылую курсистку[15] в очках, одетую так, как одевается женщина, махнувшая на себя рукой. Для большего правдоподобия баронесса Корф даже не поленилась разжиться у букиниста несколькими учеными трудами, чтобы носить их с собой. Рыжеватый парик, нарисованные веснушки и ватные шарики за щеками окончательно преобразили внешность Амалии. Поглядев на себя в зеркало, баронесса сначала потеряла дар речи, а потом залилась бессердечным хохотом.

– Боже, ну и пугало! – простонала она, поправляя очки, которые норовили сползти на кончик носа.

Убедившись, что в таком виде ее никто не узнает, баронесса Корф установила наблюдательный пост возле особняка Голицыных. Задачу облегчало то, что по соседству находилась общественная читальня, и, просматривая газеты, Амалия могла следить в окно, не вышла ли ее соперница из дома.

Первая слежка дала баронессе Корф адреса парикмахера Александрины Голицыной и нотного магазина Иогансона на Невском, куда княжна заглянула за новым романсом композитора Чигринского[16]. Вторая привела Амалию к фотоателье Левицкого, куда княжна приехала, чтобы заказать свои карточки. Баронесса Корф была почти уверена, что в третий раз ей повезет и она наконец-то узнает, у кого Александрина заказывает свои перчатки – у Сипиона, Ривьера или Жозефа. Амалия уже убедилась, что выслеживание требует адского терпения и что большая часть сведений, которые получаешь в результате, не имеют абсолютно никакой ценности. Однако в третий раз княжна отпустила кучера на Невском, сделала вид, что заходит в цветочный магазин, поглядела на часы и быстрым шагом двинулась по улице. Амалия заплатила извозчику, который вез ее от особняка Голицыных, и поспешила следом за княжной. Они шли мимо модных магазинов и парикмахерских, мимо кондитерских, нотариальных контор, часовых магазинов; мелькали вывески портных, ювелиров, торговцев табаком, вином и канцелярскими принадлежностями; но всех затмила яркостью пестрая вывеска магазина восточных товаров, который тоже располагался в этой части Невского проспекта. Наконец возле книжного магазина «Новое время» княжна замедлила шаг и вошла, Амалия – за ней. К перспективной покупательнице сразу же подошел приказчик, оставив очкастую курсистку на потом, и баронесса Корф, лавируя между шкафов, выбрала удобную позицию, чтобы не упускать Александрину из виду. Хлопнула дверь, зазвенел колокольчик: в магазин вошел Александр Корф.