Язычник - Александр Кузнецов-Тулянин

— Ах ты!..

Но Бессонов, вместо того чтобы догонять, побежал в барак, тут же выбежал, на ходу заряжая ружье. Валерина рыжая растрепанная голова мелькала в высокой траве. Бессонов прицелился, но тут две руки, жесткие, мощные, вцепились — одна в ружье, отводя ствол вверх, другая в плечо Бессонова, разворачивая его к себе.

— Семен! Нельзя! — Бессонова обдало жарким дыханием, и он увидел почти притиснутое к нему раскрасневшееся усатое лицо Ахметели. Бессонов яростно вывернулся, желая тут же вцепиться, вгрызться в это лицо, но Жора, в руках которого осталось ружье, отступил и, держа ружье за ствол, потрясая им с отчаянием, нервностью, неожиданной для его спокойствия, закричал: Перестань! Остынь!..

Бессонов в ярости повернулся к Удодову, тот покорно сидел на песке, одной рукой держался за челюсть, другой машинально прикрывал лоб. Бессонов сделал два шага в сторону берега, но старпом с матросами уже суетливо выталкивали шлюпку в море — по колено месили воду. Тогда Бессонов побрел в барак и только теперь почувствовал боль в сломанном мизинце.

От «Равного» долго никого не было. Валера и Удодов исчезли. Бессонов, насупившись, молча сидел за столом. Только Жора однажды подошел к нему, положил руку на плечо, Бессонов с неприязнью мотнул плечом, скидывая руку, но Жора не обиделся, сел напротив, достал сигареты, протянул раскрытую пачку Бессонову, тот глазом не повел. Жора примиряюще качнул головой, закурил сам.

Наверное, через час или больше в барак вошла Таня.

— Плывут, — сказала она и ушла дальше в комнату, за полог.

Жора вышел, немного постоял в дверях.

— Трое или четверо… Да, четверо.

Бессонов кивнул, но сказал недоброжелательно:

— Зря ты меня удержал.

Жора смолчал. Но скоро и Бессонов повернулся к двери. На берегу у швартующейся шлюпки крутились люди, одна фигурка в черном отделилась и неспешно пошла к бараку.

— Неужели капитан? — сказал Жора. — Не может быть… Правда — капитан.

Бессонов подумал, что человек в аккуратном, чуть ли не парадном кителе и белой фуражке одним видом должен выражать высокомерие. Но лицо у приблизившегося было, скорее, не столь важным, вернее, не столь суровым, как ожидалось, а немного рассеянным, припухшим, с зеленоватыми тенями, как у засидевшегося в полуподвальной конторе клерка, — вполне сухопутное безобидное лицо. Нес он себя на кривоватых ногах, свою заметно прорисованную годами полноту, нес размеренно и размеренно отпускал на лицо эмоции, дозируя жесткие складки у губ, нахмуренность седеющих бровей, дозируя — не преувеличивая — надменность. Чувствовалось, что он любил меру в эмоциях. Жора с его приближением тоже уселся за стол.

— Здравствуйте, — сказал вошедший и чуть приподнял правую руку, но далеко не донес вялых пальцев до козырька. — Я капитан «Равного» Зосятко…

— Вас, наверно, здорово приперло, — сказал Бессонов, — раз сам пожаловал.

— Вы Бессонов? — Зосятко скользнул взглядом по хмурому лицу Бессонова, но в такой мимолетности могла быть и особая внимательность, способная сразу определить чужое настроение. Он улыбнулся. — А я скрывать не буду: приперло. Вы ставите нас в скверное положение. Деньги за рыбу ушли, но отгружать ее вы отказываетесь. — Бессонов развел руками. Зосятко продолжал улыбаться. — Я вам предлагаю оставить споры. Это пустое…

— Совершенно с вами согласен.

— Просто выйдите на связь со своей конторой. И спорить не будем. Просто выйдите на связь.

— Разговора не будет, — жестко сказал Бессонов.

— Я не требую от вас разговора. Просто выйдите на связь. — Зосятко заложил руки за спину, и Бессонов отметил про себя, что капитан сразу сделался будто уставшим, даже измотанным.

Оба замолчали, и Бессонов, кажется, задумался, посмотрел на часы и наконец сказал:

— Хорошо, я поговорю с конторой… Но я хочу предупредить: это ничего не изменит.

Он нехотя перешел к столику с рацией, повозился с аккумулятором, щелкнул тумблером. Словно посыпалась металлическая стружка на пол зашуршало, и засвистел эфирный свистун.

— «Пятый» — «Первому», — стал говорить Бессонов. Он знал, что не стоило связываться с конторой.

Еще падала стружка, скрежетало, свистело, потом ворвалось мягкое, женственное:

— «Пятый»? Бессонов?.. Ждите, пожалуйста… — И эта донесшаяся сквозь космос женская нежность немного смягчала душу.

Но не прошло и минуты — захрипел голос Арнольда Арнольдовича:

— Х-хто?!

— Дед Пих-хто!..

— Бессонов? — скрежетал Арнольд Арнольдович. — Ты от бригадиров отстранен! Бригадиром назначен Удодов! Ты понял? Вместо тебя Удодов. Ну-ка, дай мне Удодова на связь.

— На, возьми! — сказал Бессонов. — Удодов твой лег мордой в дерьмо. Это раз. И два: свою морду шакалью можешь положить туда же. — Он отключил рацию.

Зосятко вкрадчиво заговорил за спиной:

— Я не могу вмешиваться в разногласия, единственное, что я хочу знать: где мне найти бригадира Удодова?

— В жопе, — сказал Бессонов.

— Остроумно… — Зосятко дал волю улыбке, и она будто попробовала на растяжение его одутловатое лицо. Во рту блеснуло несколько золотых заклепок.

Бессонов поднялся, пошел мимо него к двери, но чуть приостановился, ткнул указательным пальцем ему в грудь.

— Только потому, что ты не из робких пацанов — один пришел, отпущу тебя с целой рожей. А чтобы у тебя не было заблуждений: пойманная рыба, та, которая в садках, — на мне. Что наловят после, мне до фонаря. А эта — моя. Я отвечаю. Так что гудбай…

— Круто, — кивнул Зосятко.

— Круто бывает, когда орехов объешься.

Капитан ушел к шлюпке. А через некоторое время СРТМ снялся с якоря и направился в море, круто забирая влево, сливаясь светло-серым корпусом с позолотой на горизонте.

— Уходят? — удивился Жора, но Бессонов возразил:

— Нет, пошли на Тятинский рейд. Сначала там выгребут. — Он помолчал и добавил то, что изначально было предрешено: — Можно бегать и бегать за ними, а все равно они возьмут свое. Все это пустое… А теперь затихни, Жора, тебе еще рыбачить… Таня, — позвал он. Она вышла из-за полога. — Я завтра домой ухожу, пойдешь со мной?

Она кивнула и чуть пожала плечами, что, может быть, означало: «Куда я денусь».

— Тогда собирайся… Хотя что там собирать…

* * *

Ночь прибывала исподволь, а до ночи Бессонов маялся, ходил на берег, подолгу смотрел в море. Оно приливало к ногам: волнами и приливом, надвигалось на берег, оно надвигалось дважды в сутки, и Бессонов думал, что эти наступления и отступления похожи на медленное дыхание или сердцебиение.

К ночи притащились Валера с Удодовым, в лесу переспавшие первое забытье. Второй раз напиться они еще не успели и теперь находились в том плавучем состоянии, когда человек не чует тверди, не чует самого себя, а только памятью знает: то, что колышется под ногами, — это все-таки земная твердь, а то, что так раздуто пульсирует, — голова. Они зачерпнули по ковшу воды и жадно пили; вода, булькая, вливалась в них, в их высушенные кожаные мешки и заново пьянила опухшие головы. Отпившись и набрякнув фиолетовыми лицами, опьянев, они разместились на улице, на лавке перед маленьким деревянным столиком. Жора налаживал костер. И тогда Бессонов подхватил рыбный ящик, поставил к столику, уселся верхом напротив Удодова.