Единственная дочь - Анна Снокстра

Как только я вхожу в дверь, меня охватывает неожиданное беспокойство. В целом это был чудесный день, несмотря на странный эпизод с отцом сегодня утром. Сейчас, когда мне больше не нужно волноваться из-за черного фургона, я должна быть в состоянии расслабиться. Все вроде встает на свои места. Возможно, поэтому мне и тревожно. Как только все налаживается, я обычно что-нибудь запарываю. Но не в этот раз.

– Как прошел твой день с Джеком? – спрашивает мама, в руках у нее корзина с бельем.

– Хорошо, – отвечаю я, и это действительно было хорошо. Даже отлично. Он невероятно целуется. Возможно, мне так показалось от переизбытка эндорфинов после стычки с журналистом, но это не важно. – Какой я была в детстве? – Мысль приходит мне в голову и слетает с языка практически одновременно. – Я была капризной? Робкой? Я не очень хорошо помню.

– Ты была… Ну, хочу сказать, что ты была идеальной, – рассмеялась она. Я понимаю, что в первый раз слышу ее смех. – Но ты любила покомандовать. Наряжала братьев, как кукол, и заставляла их устраивать показы мод.

– Правда? – Я пытаюсь представить Пола и Эндрю в такой роли. Не получается.

– Ты этого не помнишь? Наверняка у меня где-то есть фотографии.

– С удовольствием взглянула бы на них, – говорю я.

– Конечно, милая. Тебе нужно что-нибудь постирать?

– Нет, ничего не нужно, – отвечаю я. – Но все равно спасибо.

Она торопливо уходит в постирочную, а я сажусь на диван. Мне не очень хочется сейчас находиться в комнате Бек, в окружении того, что осталось от ее жизни. Журналист по-настоящему зацепил меня; не могу поверить, что такой жалкий парень сумел так напугать. Ему было наплевать на Бек; он просто увидел возможность карьерного роста и захотел извлечь собственную выгоду из ее трагедии. Она была для него источником дохода, а не живым человеком. Он считал, что с ней случилось нечто ужасное, но это не остановило его, не помешало писать ей СМС, преследовать ее. Преследовать меня.

Я не могу удержаться и снова ввожу в поисковике на телефоне ее имя, и на этот раз ищу видео. Сама точно не знаю почему, но хочу увидеть, как она двигается, как говорит. Хочу увидеть ее более живой, чем на тех статических фотографиях.

Я нахожу только одно видео, и Бек на нем нет. Видео называется «Город скорбит о пропавшей девушке на траурной акции со свечами». Сотни людей стоят на городской площади перед небольшой сценой. Камера движется между людьми, все они держат в руках светящиеся оранжевые фонари. Некоторые плачут. Видно несколько больших плакатов, на них – улыбающееся лицо Бек и надпись во все полотно «Вернись домой». В толпе я замечаю юную Лиззи, она смотрит по сторонам и ловит ртом воздух, как будто не может поверить в происходящее. Долговязый парень, чуть постарше, обнимает ее одной рукой, но я не вижу его лицо. Отец Бек стоит с микрофоном впереди.

«Пожалуйста», – это все, что ему удается сказать, потом он закрывает лицо рукой и начинает плакать.

На ступенях люди разложили игрушки, разные предметы и фотографии. Все эти фотографии могли быть моими. Я чувствую, как мне сдавило грудь. Камера фокусируется на девочке-подростке, она кладет на ступени пачку сладостей. За ней в тени я вижу отца Лиззи, который бросает туда же фирменную кепку «Макдоналдса». Мама Бек медленно подходит к микрофону. Она выглядит совсем иначе. Словно прошло тридцать лет, а не одиннадцать – так сильно она постарела с тех пор. Когда поднимается на подиум, она не плачет, и руки у нее не трясутся.

– Что смотришь? – спрашивает Пол, подсаживаясь ко мне.

– Да так, ничего, – отвечаю я, быстро выключив телефон. – Просто сижу в YouTube.

Он обнимает меня одной рукой.

– Хочешь сходить куда-нибудь вечером? – спрашивает он. – Может, поужинаем?

Он убирает мне за ухо выбившуюся прядь волос. На мгновение я задаюсь вопросом, не приглашает ли он меня на свидание, но это абсолютно нелепая идея.

– Было бы здорово.

– Не хочу, чтобы ты сошла с ума в четырех стенах.

Его тело так близко, что я ощущаю тепло, которое исходит от него. Я на секунду закрываю глаза, чувствую, как его пальцы поглаживают мои волосы. Потом сжимаю кулаки и отталкиваю его. Я не могу испытывать такие чувства.

– Эй, прекрати! Ты испортишь мне прическу! – заставляю себя говорить сердито.

– Да куда еще хуже! – со смехом отвечает он. – Даже не знаю, как сказать, сестренка, но тебе нужно подстричься.

– Еще чего! – восклицаю я с наигранным возмущением. Так лучше. Для меня будет безопаснее продолжать ребячиться и отшучиваться, пока не разберусь в своих чувствах.

В этот момент перед домом с визгом тормозит машина, раздается звук хлопающих дверей.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Не знаю. Винс?

– Не, – отвечаю я.

Он поднимается, и странные вспышки света озаряют его лицо, когда он распахивает входную дверь.

– Эндрю? Пол? – спрашивает голос.

Пол захлопывает дверь с такой силой, что я практически подпрыгиваю на месте.

– Чертовы пиявки! – кричит он.

– Что? – ничего не понимая, спрашиваю я.

Он выглядит таким сердитым, лицо покраснело.

– Похоже, ресторан отменяется, – рявкает он и шагает вверх по лестнице.

Я встаю и осторожно выглядываю из-за штор. Перед домом стоят трое мужчин, один держит микрофон, у двух других на плечах видеокамеры, а на шее – фотоаппараты с огромными зум-объективами.

Похоже, я была не настолько убедительной, как думала.

К заходу солнца перед домом стоят уже восемь фургонов. Я с семьей сижу в гостиной. Все молчат, но комната заполнена звуками возбужденной болтовни снаружи. Время от времени раздается стук в дверь или окно. Иногда кто-то выкрикивает имя Ребекки. Я ужасно сожалею о стычке с тем журналистом. Если бы я могла повернуть время вспять. Хотя, наверное, это все равно бы произошло. Мой сотовый гудит. Это Джек. «Ты в порядке? О тебе был сюжет на ТВ».

Такой скорости я не ожидала. Включаю телевизор, перебираю каналы, пока не нахожу ту самую программу. Ведущий возникает на середине предложения:

«…одиннадцать лет назад, когда шла домой от автобусной остановки».

«Главному следователю Винсенту Андополису было нечего сообщить по делу».

На экране появляется Андополис. Лицо у него осунувшееся и уставшее, но вид все равно злой.

«В настоящий момент я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть это, – говорит он во многочисленные микрофоны, которые журналисты суют ему в лицо. – От имени полиции и семьи Винтер я прошу немного времени и уважения, это сейчас крайне необходимо».

На экране снова возникает самодовольное лицо ведущего.