Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский

Курбатов впервые увидел очень похожую на волчий оскал улыбку оборотня: длинные желтые зубы-клыки оголялись так, что тонкие шершавые губы западали за десна, и, казалось, вернуть их на место Радунич уже не в состоянии.

— Так и знал, что рано или поздно захотите обратить меня в свою веру. Диверсант, прогулявшийся через всю Русь, от Маньчжурии до Германии, долго на одном месте не усидит. Как и казак, привыкший к дальним походам.

— То есть, в принципе, вы не против того, чтобы войти в мою группу?

— С вами готов идти хоть в пекло.

— Почему же первым не заговорили об этом?

— К чему? Пусть, думаю, присмотрится, два клинка ему в горло.

— Но вы понимаете, что мне нужны добровольцы, причем такие, чтобы…

— Вы мне вот что скажите, полковник: из тех, что вышли вместе с вами из Маньчжурии, многие дошли?

В этот раз полковник вновь наполнил фужер курсанта, затем свой и долго молча смаковал тепловатое, терпкое вино.

— Дошли, собственно, я и капитан фон Тирбах. Но в боях-стычках погибли немногие. Дело в том, что радиста мы, как и было велено, оставили в Чите. Один легионер, подполковник Иволгин, решил пройтись по Волге, поднимая восстание. По своей воле, кстати, остался. Еще один пустил себе пулю в лоб на границе с Польшей. Когда до Германии рукой было подать. А ведь прекрасный диверсант: надежный, хладнокровный. Вот только граница ему эта — что кость в горле: с Руси уходить не хотел, а назад вернуться тем же путем, которым мы шли, силы воли не хватило.

— Такое случается, — проворчал Радунич, допивая из бокала остатки вина. — Потери, как вижу, небоевые.

— Но, скажу вам, Оборотень, мы себя не щадили. Шли, как способны идти только смертники. Многих стычек можно было избежать. Умышленно встревали в них, чтобы след по себе оставить. Чтобы потом и другие решались огнем и мечом пройтись по жидобольшевистской Совдепии. А то ведь красные нас уже похоронили: нас, движение наше… Поэтому неволить, унтер-офицер, не стану. А дадите согласие — сразу же произведу в офицеры.

— В офицеры?! — оживился Оборотень. — С детства видел себя офицером. Понимаю, для этого нужно получить образование.

— Считайте, что своё армейское образование вы уже получили. К тому же у меня принцип: в группе только офицеры. Элита армии, офицерское слово, офицерская честь…

— Об этом тоже наслышан.

— А о том, что именно вы станете на время похода моим заместителем, услышат другие. Кстати, подберите, прапорщик Радунич, еще троих-четверых курсантов, из наших, из славян. Только самых надежных.

— Прапорщик? Отныне я прапорщик?!

— Право производить в офицерский чин мне дано самим главкомом Семёновым. Генерал-лейтенантом, атаманом Григорием Семёновым, — уточнил полковник.

— Да слышал, слышал о нём. Благодарю за оказанную честь, господин полковник! — подтянулся Радунич. — За офицерскую честь. Очень тронут. Служу России.

С разрешения Курбатова Оборотень манерно, пуская дым кольцами и немного куражась, офицер как-никак, закурил, задумчиво глядя при этом в бойницу. Взгляд его по-прежнему оставался холодным и жестким. Курбатов любил наблюдать, как этот парень отрабатывает приемы рукопашного боя. Винтовкой с примкнутым штыком он владел, как самурай мечом. Держался при этом тоже по-самурайски. Так же прекрасно он метал нож, топор и какие-то, собственной конструкции, заостренные треугольники, поражавшие с большей вероятностью, чем любой из метательных ножей.

— Двоих могу назвать хоть сейчас: лейтенант Кочетов и старшина Угрюмов. Тоже из красных, но…

— Кочетов? А что… может быть. Тоже присматривался к нему. Что же касается Угрюмова, сказать пока трудно. Но с этих двоих и начинайте формировать нашу группу. Предстоит рейд к аэродрому, тогда и присмотримся к каждому из них.

— Да вы не волнуйтесь, за нами потянутся многие, — неожиданно заключил Оборотень. — Спят и бредят Россией. Но те, что всё же пойдут с нами, два клинка им в горло… В историю войны этот поход так и войдет как «поход смертников». Лично я спокоен, потому что умру, как и мечтал, офицером.

«Вот теперь он начинает нравиться мне по-настоящему, — понял Курбатов. — Его бы в группу, с которой я выходил из Маньчжурии…»

Буквально за час до того, как оберштурмбаннфюрер фон Шмидт должен был ступить в кабинет Скорцени, начальнику диверсионного отдела РСХА доложили, что бывший командир линкора «Барбаросса» покончил с собой.

— Нет, Родль, мы никогда не сможем смириться с потерей такого командора, — сокрушенно покачал головой первый диверсант рейха, выслушав этот скорбный доклад. — Когда старый моряк уходит из жизни за два дня до присвоения ему чина контр-адмирала — это непостижимо.

— Уверен, что командование военно-морских сил потрясено непродуманным шагом командора Аугштайна не меньше нас.

— Кстати, кто именно сообщил вам об этом прискорбном происшествии?

— Обер-лейтенант Кремпке.

— Понятно: тот самый сын ювелира, который был в составе охраны африканского груза…

Они оба глубокомысленно помолчали. «Кто сообщил о самоубийстве Аугштайна, — размышляли они, — тот и является организатором этого «самоубийства». Но стоит ли напоминать об этом друг другу вслух?

— А что сам обер-лейтенант?

— Я подсказал его начальнику, чтобы завтра же он был отправлен на фронт. Но уже с повышением в чине. Парень явно засиделся и в тылу, как, впрочем, и в обер-лейтенантах.

— Надеюсь, он не пойдет по стопам командора и не лишит себя удовольствия дождаться этого повышения?

— Опасаюсь, что волна самоубийств, прошедшая в кругу людей, так или иначе причастных к доставке из Африки сокровищ фельдмаршала Роммеля, может перерасти в эпидемию. Мы и гак уже потеряли шесть человек. Не считая тех восьми, которые действительно погибли, пусть даже и не в боях.

— Поиски кладов всегда связаны с легендами и потусторонней силой.

— Явно потусторонней. Но но стопам своего командора Кремпке не пойдет. Хотя… кто знает. Они ведь познакомились еще в Тунисе. Лейтенант явно понравился командору… уже хотя бы тем, что обратился с просьбой помочь перевести его на службу во флот.

— Но ведь согласитесь, Родль, такое обращение не могло не тронуть заскорузлую душу старого морского волка.

— Познакомившись с Кремпке, я посоветовал ему вновь обратиться к командору с той же просьбой. Тем более что после ранения Аугштайн отдыхал в своем деревенском доме неподалеку от Шведта, что рядом с местом службы Кремпке, который, как известно, входит в состав гарнизона «Лагеря дождевого червя».[15]