Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман - Марлена де Блази

Итальянец знает, что спешка, чтобы закончить сегодня то, что он может закончить завтра, не принесет ему большого удовлетворения, скорее наоборот, если такие нелепые действия накладываются на его обычные ритуалы. Посидеть за эспрессо и побеседовать с друзьями всегда предпочтительнее установки плинтуса. И он знает, что поскольку вы прекрасный человек, вы одобрите его шкалу ценностей. Когда он смотрит футбольный матч вместо того, чтобы работать по вашему заказу, ему в голову не придет это скрывать.

Если он использует вашу оплату для поддержки своего банковского счета вместо того, чтобы купить материалы по вашему заказу, он лишь производит сортировку целей, устанавливая очередность того, что должен сделать сначала, а что потом. В конце он обслужит и вас, но поскольку у него уже есть постоянные заказчики, появившиеся раньше, то сначала он должен обслужить их. Итальянцы понимают в терпении больше, нежели в чем-либо другом. Они знают, что в конце концов, через несколько месяцев, через несколько лет, так или иначе, выяснится, что с вашим благополучием ничего не случилось. Итальянец понимает природу времени.

И поэтому такова общая идея обслуживания, с которым в Италии никогда не спешат. Здесь список покупателей часто создается по возрасту, и лучше это или хуже, но порядковый номер в обслуживании растет или падает в зависимости от того, кто родился или умер. В Италии понятие «острое лезвие» относится к тем ножам, хорошим и острым, которыми можно нарезать салями, как бумагу. Таких изобретений достаточное количество — от Ренессанса до нынешнего миллениума. Наследников изобретений здесь хватает, и некоторые хотят их улучшить. Кто мог бы подумать, что можно улучшить колесо, или метлу из соломы, или грузило к отвесу, которым проверяют, прямая ли стена? Кроме того, если происходит что-нибудь плохое, итальянец может смотреть на небеса и проклинать всю свою родословную. Всегда судьба виновата, если какая-нибудь красная метка, как злой бухгалтер, вмешивается в ежегодный финансовый отчет. Неким таинственным образом разорившаяся бабушка или кто-то еще вызывают больше симпатии в связи с легким запахом неудачи, чем с сильным запахом новых денег. Исключением является спорт, наибольшие симпатии в Италии сохраняются для победителей. Обаяние Фантоцци долго связывалось с тем, что он представлялся неотразимым добрым растяпой из итальянского фильма. Его предпочитали отождествлять с итальянским рабочим, несмотря на то, что он сыграл несколько ролей банкиров.

Честолюбие — болезнь Италии, и никто не хочет от него отказываться. И никто не хочет признать, что имеет амбиции. Если святые и ангелы выбрали бы кого-нибудь в богачи, он стал бы богатым немедленно. Следовательно, рабочие в Италии не менее надежны, не менее эффективны или не более образованны, чем рабочие в других странах. Но они — итальянские рабочие, работающие согласно свойственным итальянцам ритму и отношению. Мы последние, кто отказывается это признать. Когда итальянец таращит глаза в смешном ужасе всего после однодневной работы, это своего рода гордыня и его собственная точка зрения, поэтому они говорят: «Кое-что, хвала небесам, никогда не меняется».

Фернандо пришел в восторг от подробного изложения моих недавних выводов по поводу его соотечественников и предложил свой вариант истории о внутренних пробуксовках в итальянской банковской системе и блестящих спектаклях, там разыгрываемых. Он смеялся, но смех получался горьким, неубедительным. Я не приставала к нему, когда он впадал в задумчивость, связанную с кризисами на работе.

Мы выбрали крупные черно-белые мраморные плитки для стен и пола. Фернандо хотел положить их прямо, тогда как я думала, что интереснее положить некоторые из них по диагонали. Я сделала набросок, а он скомкал мой рисунок, считая, что эффект будет слишком современным. Я потащила его в галерею Академии и музей Коррер, чтобы проиллюстрировать, как выглядят изношенные классические черно-белые плитки, положенные по диагонали, и он сказал — ладно.

Новую стиральную машину он хотел установить точно там же, где сейчас установлена старая, таким образом соблюдая традицию создания неудобств каждый раз, когда мы открываем дверь. Я хотела купить одно из чудес миланского дизайна, небольшую стиральную машину, использовать ее как чемодан для хранения белья и поместить внутри красивого пространства. Он утверждал, что эти машины стирают всего две пары носков одновременно, что их цикл длится три часа, следовательно, они полностью непрактичны. Я отстаивала технические возможности машины, а он говорил, что я могу поставить большую машину, задрапировать ее, как я умею, и таким образом большая машина будет как раз на месте.

Я читала биографию Альдо Моро, премьер-министра Италии, который то ли в шестидесятых, то ли в семидесятых проповедовал, среди прочего, идею «исторического компромисса» между церковью и коммунистами. Он призывал к сочетанию достоинств власти и реформ и называл свое видение «сходящимися параллелями». Для истинного итальянца, уже цивилизованного, это все еще ни социально, ни математически невозможно. Каждая партия считает себя передовой, они достаточно близки по позициям, и обе попусту говорят о грядущем сосуществовании, но все знают, что этого никогда не будет. Точно как в браке.

Я пожирала глазами обойные фабрики по всей Венеции, но, как полагается приличному жителю Лидо, должна была довольствоваться выбором из того, что нагромождено в гараже недалеко от обойной мастерской Джузеппе Маттеско на Виа Дандоло. По внутренней инвентаризации обойной мастерской эти обои числились белыми, беловатыми, кремовыми, палево-желтыми или мятно-зелеными, явно из хлопка и тонкого хлопка, поэтому они тусклые, убого украшены цветами и птицами и имеют лиловые, красные и розовые оттенки, делающие их похожими на старый, случайно попавший сюда гобелен.

У нас несколько окон и только три занавески, которые можно задернуть на ночь, и я мечтала повесить какие-нибудь богатые шторы из атласа и бархата цвета корицы и бронзы. Я хотела узнать, почему не могу сама выбрать ткань, из которой сеньор Маттеско изготовит нам драпировки и скользящие шторы, но Фернандо объяснял, что это невозможно, потому что годы тому назад Маттеско купил фабрику в Тревизо с большими запасами, в сотни и сотни метров, и до сих пор он снимает мерки, разрезает ткани и шьет драпировки и шторы по выгодным ценам для всего острова. Он сказал, что заказывать у Маттеско — нечто вроде старой местной традиции.

Я сначала подумала, что он шутит, но эта фантастическая история почти в точности походила на действительность, поэтому я перестала чувствовать легкую обиду на то, что меня никогда не приглашали в дома соседей. Теперь я знала, что в каждом из них развеваются одинаковые занавески из белого батиста, с кантом в винно-красный горошек. Это именно то, что Маттеско пытался вручить мне. Я копалась в его гараже до тех пор, пока не нашла тайник с парчой цвета слоновой кости. Тяжелая плотная ткань, сильно пахнущая землей. Он сказал, что счастлив избавиться от забытой материи, и если вы подержите ее два дня на солнце, то приведете ее в порядок, и она именно то, что вам нужно.

Синьора Маттеско — швея. У нее белая кожа и белые волосы, она носит старый белый рабочий халат, когда сидит за своей машинкой среди целого моря белой ткани. Она выглядела как ангел и казалась сконфуженной, даже жалкой по причине моего нежелания пришить бордюр из ткани в винно-красный горошек.