Валютные войны - Джеймс Рикардс

Традиционным лекарством для слабой экономики США всегда были потребители. Государственные расходы и производственные капвложения могли бы сыграть свою роль, но американский потребитель (на уровне 70 % или больше от ВВП) всегда был ключом к исцелению. Сочетание низких процентных ставок, более легких ипотечных условий, эффектов богатства из набирающего силу рынка облигаций и задолженности по кредитной карте всегда было достаточным, чтобы потребитель не чувствовал страха и вновь поднимал экономику.

Теперь стандартная экономическая схема не работала. Потребитель имел избыточную задолженность. Собственный капитал испарился; в самом деле, у многих американцев задолженность по ипотеке превышала стоимость их дома. Потребитель был в напряжении, ведь уровень безработицы высок, пенсия не за горами и нужно платить по счетам за колледж. И, похоже, потребитель еще долго останется в напряжении.

Чисто теоретически, производственные вложения могут расти сами по себе, но это абсолютно бессмысленно – вкладывать деньги в завод и оборудование выше определенного уровня, если потребители не станут покупать выходящие продукты и услуги. К тому же высокий процент американского корпоративного налога привел многие корпорации к тому, что они стали хранить свои сбережения в других странах, что не способствует повышению американского ВВП. Вложения остались в застое и там и останутся, пока потребители не выйдут из спячки.

Пока потребители были немощны, а инвестиции слабы, кейнсианцы в администрации Буша и Обамы ориентировались на государственные расходы для стимуляции экономики. Однако после того, как четырем планам стимуляции с 2008 по 2010 год не удалось создать чистых рабочих мест, возникло отвращение к растратам. Это отвращение было раздуто Движением чаепития, угрозами из рейтинговых агентств снизить американскую кредитоспособность и волной побед республиканцев в промежуточных выборах 2010 года. Было ясно, что американцы хотели, чтобы кто-то прикрутил крышку на копилке дяди Сэма. Оставалось неясно, насколько и как можно произвести сокращение расходов, но стало очевидно, что сильно возросшие государственные расходы снимаются с повестки дня.

Итак, процесс ликвидации привел администрацию Обамы к пониманию, что, если потребление, инвестиции и государственные расходы выходят из игры, единственным способом поднять экономику остается чистый экспорт – больше предложить было нечего. В обращении «О положении страны» 27 января 2010 года Обама объявил Национальную экспортную инициативу, намерением которой было удвоение американского экспорта за 5 лет. Достижение этого удвоения могло бы иметь глубокое воздействие. Удвоение могло бы добавить 1,3 % к ВВП США, придавая силы вялым 2,6 %. 3,9 % и выше – куда более энергичны, и этого было бы достаточно, чтобы ускорить уже, к счастью, образовавшуюся нисходящую траекторию безработицы. Удвоение экспорта было бы желаемым результатом, если бы оно могло быть осуществимо. А могло ли? И если да, то какой ценой для наших торговых партнеров и неустойчивого равновесия роста во всем мире?

На этой стадии американская экономическая политика стремглав вломилась в валютную войну. Традиционным и быстрейшим путем увеличить экспорт всегда было снижение стоимости валюты, и именно так поступили Монтегю Норман в Англии в 1931 году и Ричард Никсон в США в 1971‑м. Америка и мир уже находились в подобной ситуации, и последствия были катастрофическими. Опять же, дешевый доллар был лучшей политикой, и, опять же, его удешевление приводило к катастрофе.

Составляющие китайского ВВП были в какой-то степени зеркальным отображением США. Вместо возвышающихся 70 % уровня потребления в Китае было только 38 %. И, наоборот, чистый экспорт, замедлявший экономику США своими минус тремя процентами, Китаю добавлял 3,6 %. Росту Китая способствовали инвестиции – 48 % китайского ВВП по сравнению с всего лишь 12 % США.

Учитывая это зеркальное отображение, простое восстановление равновесия, казалось, привело бы все в порядок. Если бы Китай мог увеличить потребление, отчасти покупая товары и услуги из США, включая программное обеспечение, компьютерные игры и голливудские фильмы, то обе страны тогда могли бы вырасти экономически. Все, что нужно было изменить, это сочетание потребления и экспорта. Китаю нужно бы было повысить потребление и снизить чистый экспорт, а США – наоборот. Этот возникший экспорт в Китай мог бы создать для ровного счета рабочие места в США.

Но это не может быть осуществимо только посредством процентных ставок. Тем не менее Гайтнер много раз повторял, что растущая ревальвация юаня была важной частью общего политического подхода. Одна из причин, по которой китайцы не потребляли больше, заключалась в том, что их социальная поддержка была слаба, поэтому частным лицам приходилось сильно экономить, чтобы обеспечить себя пенсией и здравоохранением. Еще одним фактором, выступающим против китайского потребления, была тысячелетняя конфуцианская культура, которая не поощряла показную демонстрацию благосостояния. Однако американские политики не стремились к культурной революции, направленной на трату денег; было бы достаточно чего-то более скромного. Всего лишь несколько процентных точек возрастания потребления в Китае в пользу американского экспорта позволили бы США запустить программу самовосстановления.

Из этого должно было бы выйти странное сохранение равновесия: возросшее потребление в Китае и возросший чистый экспорт США были бы достигнуты полностью за счет Китая. Китаю нужно было бы самому внести все коррективы, с учетом их валюты, социального страхования и 2500 лет конфуцианской культуры, в то время как США ничего бы не делали и пожинали плоды возросшего чистого экспорта быстро растущего внутреннего рынка Китая. Это был бы путь наименьшего сопротивления для США. Штатам не нужно было бы делать никакого ощутимого усилия, чтобы улучшить обстановку за счет сокращения корпоративных налогов или содействия сбережениям и инвестициям. То, чего хотели США, могло бы быть в сфере интересов Китая, но Китай нельзя было обвинять в убеждении, что план, который ставил США превыше всего, унижал Китай. Выражаясь языком G20, «сохранение равновесия» стало кодовым словом, когда предлагалось поступать так, как того хотят США.

Знатокам международных финансов не нужно было ждать обамовского «Положения страны» января 2010 года, чтобы понять, в какую сторону США двигаются со своим планом восстановления равновесия. Идея об увеличенном американском экспорте и связанной с этим ревальвацией юаня уже была изучена в сентябре 2009 года на саммите «двадцатки» в Питтсбурге. Первые два саммита, в Вашингтоне и в Лондоне, были посвящены немедленной реакции на панику 2008 года и необходимости создания новых источников ликвидности за счет МВФ. Эти первые саммиты «двадцатки» также затрагивали планы обуздания банков и их основанных на алчности компенсационных структур, которые давали гротескные вознаграждения, однако являлись причиной продолжительного разрушения триллионов долларов мирового богатства. К саммиту в Питтсбурге в конце 2009 года лидеры понимали, что, пока уязвимость сохранялась, восстановилась некоторая стабильность, которая позволяла, уже не обращая внимания на непосредственный кризис, задуматься о том, как поставить экономику на ноги. Питтсбургский саммит «двадцатки» был бы последним саммитом перед обращением Обамы «О положении страны». Если бы США получили одобрение их плана восстановления равновесия, ориентированного на экспорт, для обращения настало бы самое время.