Мой муж Джон - Синтия Леннон

Это стало последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Значение ее сна было предельно понятным. Мими невзлюбила маму с самой их первой встречи, и встречаться снова им вряд ли стоило. Я поняла, что должна покинуть этот дом.

Когда мама пришла навестить меня, Мими выдавила короткое приветствие и сразу удалилась к себе наверх. Я рассказала маме о том, как невыносимо трудно мне здесь живется, и она предложила переехать к ней в Хойлейк. Загвоздка была только в том, что ее постояльцы должны уехать только через месяц; это время она собиралась пожить либо у Тони с Марджори, либо у кого — то из друзей. Однако, увидев мое отчаяние, она согласилась подыскать на этот период съемную квартиру и переехать туда вместе со мной. Комнату в Хойлейке мы нашли уже через несколько дней и сразу же в нее перебрались.

Джон согласился со мной, когда я объяснила ему все во время нашего телефонного разговора. Ему предстояло быть на гастролях до конца месяца, так что к его приезду мы должны были уже переселиться в наш старый дом и ждать его там. Я понимала, что для него было бы лучше, если бы мы жили в доме Мими, но он знал, как трудно мне с ней общаться и как мне нужна мамина поддержка. «Делай так, как считаешь нужным, Син, — сказал мне Джон. — Я не против». Джону, конечно же, не очень хотелось жить в одном доме с моей мамой, но я не знала того, что на тот момент уже знал он: наша жизнь в Ливерпуле скоро закончится. Значительную часть своего времени ребята уже тогда проводили в Лондоне, оплачивая дорогие гостиницы, и настал момент, когда им было разумнее подыскать жилье там. Джон планировал устроиться в Лондоне, а потом забрать меня с Джулианом к себе.

Месяц, который я провела в съемной комнате, оказался нелегким: это был большой дом с капризными, преимущественно пожилыми постояльцами. Мы с мамой все время пытались успокоить Джулиана, возили его весь день вокруг дома в коляске, стараясь убаюкать, а вечерами шли на всевозможные ухищрения, лишь бы он не кричал. Мама очень мне помогала, чему я была несказанно рада. Но были моменты, когда мы обе, в полном изнеможении, просто заходились в истерике, то плача, то смеясь как сумасшедшие.

Порой жизнь моя напоминала полный бред: с одной стороны, был Джон, все более знаменитый и богатый, живущий в роскошных отелях, любимый всей страной, с другой — я, его жена, которая ютится в мрачной, за пять фунтов в неделю, комнатушке с его ребенком… Многие задавались вопросом, как же я могла со всем этим мириться. Может, я его боялась или еще что — то? Нет, ничего подобного. Я терпела, потому что не хотела мешать его карьере.

Я была верной Джону, и, если ему было нужно, чтобы я помогала ему, оставаясь незаметной, значит, так тому и быть. Все равно вечно это продолжаться не могло, а сил у меня пока хватало. Джон любил меня и старался приободрить, когда мы говорили об этом. Я верила ему. Верила, что, где бы он ни находился, на первом месте у него всегда Джулиан и я.

Мы старались общаться как можно чаще. Средства связи в те времена были не то что сегодня — только почта и телефон. Телефонные разговоры были все еще довольно дорогим удовольствием. Джон звонил мне, когда подворачивалась возможность, но это случалось не каждый день. А на письма у нас обоих теперь редко хватало времени, поэтому приходилось доверять друг другу и терпеливо ждать. И мы доверяли. Никто из нас не страдал ревностью, когда мы не виделись. Мне никогда не приходило в голову подозревать Джона в чем — либо, а он, в свою очередь, верил, что я действительно люблю его. Его прежняя болезненная ревность просыпалась лишь в редких случаях, когда он заставал меня за разговором с другим мужчиной, да и эти неприятные моменты постепенно сходили на нет.

В конце концов мы с мамой переселились в наш дом. Как только это произошло, Джулиан сразу же перестал плакать. Несколько недель мы провели в тишине и покое. В Хойлейке многие знали, что я замужем за Джоном, и относились бережно и уважительно к моему затворничеству. Я могла прогуливаться с коляской по пляжу или пройтись по магазинам, зная, что никто нас не потревожит.

В ноябре Джон приехал ненадолго, чтобы сообщить мне новость: он собирается подыскать нам квартиру в Лондоне и больше не желает жить отдельно. Брайану придется смириться с этим, даже если газеты про все узнают; хватит одиночества, хватит притворяться и прятаться. Теперь мы будем жить вместе, как настоящая семья, в нашем собственном доме. Как же хочется, чтобы это произошло поскорее!

К сентябрю 1963 года, через месяц после того, как мы с Джоном сбежали от всех в Париж в наше свадебное путешествие, «Битлз» уже имели в своем активе долгоиграющую пластинку Please Please Me, побившую все рекорды продаж «сорокопятку» Twist and Shout и вышедший самым большим тиражом сингл She Loves You. Ни одной из групп не удавалось до сих пор добиться такого успеха. На их следующий сингл, о котором никто не имел еще ни малейшего представления, было подано около полумиллиона предварительных заявок.

История группы из Ливерпуля, штурмующей первые позиции в чартах, была во всех газетах, вместе с их фотографиями. Брайан с ребятами были воодушевлены успехом. Каждый из них тайно надеялся, что все это продлится еще некоторое время, если у них появится еще несколько новых хитов. Никто, однако, не был готов к тому, что произошло дальше. На их концерт 13 октября в лондонском концертном зале Palladium все билеты были проданы. Прямую телевизионную трансляцию концерта в обожаемой многими программе Sunday Night at the London Palladium в тот вечер смотрело пятнадцать миллионов человек. Тысячи фанатов осаждали кассы концертного зала на Арджил — стрит, пытаясь достать лишний билетик, подарки и телеграммы, адресованные «Битлз», пришли в таком количестве, что ими был завален выход на сцену, толпа на улице во время выступления группы так громко распевала их песни, что публика в зале едва слышала самих исполнителей, полиция у входа в зал в панике потребовала подкрепления и все равно с трудом сдерживала натиск орд истеричных тинейджеров.

На следующий день первые полосы газет пестрели статьями о вчерашнем выступлении. Чтобы дать определение царившим в зале и вокруг него истерии, крикам и рыданиям фанатов, падавших в обморок, клявшихся в вечной любви к «Битлз» и что есть силы рвавшихся поближе к своим кумирам, было найдено слово «битломания». Наблюдая за происходящим в Ливерпуле по телевизору, разглядывая потом опубликованные в прессе фотографии огромных толп, я не на шутку испугалась. Ведь Джона и остальных ребят чуть не раздавили, когда они пытались пробиться к машине. Что же это такое?..

Но это, как оказалось, было только начало. За следующие три года битломании суждено было охватить не только Великобританию, но и почти весь мир. Картина массовой истерии и неконтролируемых эмоций, вырвавшихся наружу, была беспрецедентна. Подобного не повторялось и после «Битлз». Даже мы, непосредственные участники событий, не верили своим глазам: людей словно захватило всеобщее безумие, ребята отныне не могли шагу ступить, чтобы не наткнуться на толпу поклонников. Большинство фанатов составляли девушки — подростки, однако складывалось впечатление, что быть причастными к «Битлз» хотят абсолютно все. Их упоминали в своих речах мировые лидеры; политики, заискивая перед избирателями, не забывали вспомнить о «Битлз»; люди всех возрастов и уровней дохода раскупали их пластинки.