Восемь с половиной часов - Игорь Анатольевич Верещенский

в тело, чем Вадик и воспользовался. Старику эти порывы были как будто по барабану, но хватка на шее всё же ослабла, и Вадик смог скинуть его и подняться на ноги, жадно втягивая воздух. Взяв ключи, он подбежал к двери и стал проверять, какой же из них подойдёт. Раздался наконец-то долгожданный щелчок, замок открылся и Вадик выбежал в коридор, но что-то держало его за ногу… и не давало закрыть дверь, чтобы оставить это чудовище там без ключей. Как оказалось, это что-то было рукой великого и ужасного Ярослава Карловича, и Вадик ожесточённо снова и снова ударял по ней дверью, пока кость не хрустнула и часть руки чуть ниже локтевого сустава осталась по эту сторону, а дверь благополучно захлопнулась.

16

В моменты опасности наше сознание словно инстинктивно ограждается от ужасов, которые могут предстать нашему взору, и мы становимся менее восприимчивы и подвластны страху, становимся морально устойчивы, собираемся и действуем по ситуации, потом сами нередко говоря с удивлением, что от себя такого никак не ожидали. И это весьма кстати, иначе бы человек не выжил и в половине известных нам чрезвычайных ситуаций. Не обратив никакого внимания на валяющуюся на полу кисть руки, Вадик ринулся вниз по лестнице, слыша за спиной удаляющуюся смесь рёва со стоном. Теперь его целью было найти Таню и как можно скорее убраться отсюда, и он бегал по этажам школы, выкрикивая её имя и искренне надеясь, что директор не подсунул ей такую же колбу. Его надежды оправдались – за одной из запертых дверей он услышал её отчаянный крик. Связка ключей была у него в руке, но сейчас потребовалось больше времени, чтобы подобрать нужный для большого навесного замка. Мысль о преследовании не покидала его, и он пугливо оглядывался и прислушивался, не спускается ли кто по лестнице с тяжёлым хриплым дыханием. Но пока всё было тихо, и замок наконец поддался…

Таня находилась в огромной спальне, она сидела на металлической кровати, составляющей едва ли не всю мебель в помещении, и была прикована наручниками к толстой решётке на окне. Вадик подбежал к ней:

– Таня, с тобой всё в порядке? Что он делал с тобой? Он заставлял тебя что-нибудь пить, или давал таблетки?… – сбивчиво говорил он, подыскивая ключ от наручников, и иногда взглядывая на её лицо. Даже в полумраке спальни были заметны красные опухшие глаза и синяк на скуле. Таня же от волнения и радости не могла ничего внятно ответить. – Откуда у тебя синяк? Он что, бил тебя!? – Вадик не унимался.

– Нет, – наконец выдавила сквозь сопли и слёзы Таня, – я… я упала с лестницы, когда убегала… а очнулась уже здесь. Он что-то вколол тебе? Что это?

– Это просто парализующее вещество…

– Как же ты выбрался? И где он?

– Он на некоторое время обезврежен, я надеюсь… тебе лучше не знать, что там было, – Вадик отомкнул наручники, – ты можешь идти?

– Да, правда нога побаливает… ударилась… а Тёма где? – воскликнула Таня, встав на ноги.

– Послушай, Тёму уже навряд ли можно спасти… – Вадик старался говорить спокойно, как обычно объясняют что-то в сотый раз маленькому ребёнку, отважно сдерживая раздражение и вместе с тем пытаясь не напугать его. Но Таня словно взбунтовалась:

– Как нельзя спасти? Что ты говоришь, Вадик? Что с ним, говори быстро!

– Слушай, это не человек, это какой-то монстр, – Вадик настойчиво вёл её к двери, – ты представляешь, он и есть тот директор школы! Ему, наверно, больше ста лет… и он пьёт какие-то зелья… нам нужно убираться отсюда – это всё, что я знаю точно. Он сказал, что Тёму не спасти…

– И ты веришь ему?! Как ты так можешь?…

– Таня, ты не понимаешь…

– Я всё прекрасно понимаю! В том числе и то, что ты собираешься бросить его в беде! Конечно, это в твоём духе.

– Не ори! Ты не знаешь, что было наверху, что мне пришлось пережить…

– Разумеется, ты же у нас на первом месте! Ты никогда не поинтересуешься, что я здесь пережила.

– Это неправда! – в Вадике говорила обида, но и совесть тоже не спала, – хочешь сказать, поэтому я за тобой пришёл? Пожалуйста, послушай меня: этот старик – химик, он создал препараты, которые как-то там изменяют человека… и как я понял, Тёму он первого отправил на опыт, который проводится как раз в той комнате, куда мы заходили вначале. И он… в общем, я снёс ему графином пол башки, а он всё равно жив остался! Ты хочешь с ним встретиться?

– Но я не могу оставить Тёму, – уже жалостливо сказала Таня, правда, немного задумавшись над словами Вадика, – я… он мне нравится… Послушай хоть раз кого-то, кроме себя, пожалуйста! Вдруг его ещё можно вызволить.

Фраза «он мне нравится» сильно Вадика огорчила, если не сказать больше. В нём проснулась ревность, ведь он всегда предполагал, вернее просто слепо принял аксиому, что между ней и Тёмой ничего нет и быть не может. Она такая правильная и рассудительная – полная ему противоположность. Но, видимо, противоположности действительно притягиваются друг к другу, и никто не объяснит нам, почему. Должно быть, резко отличающиеся по натуре люди дополняют друг друга, предоставляя второй половине те проблемы, в которых не в силах разобраться сами, в то время как похожие характеры сталкиваются в суждениях об одних и тех же вещах и не могут найти общий язык. Но какое чувство всё же в человеке сильнее – дружба или ревность? Разумеется, ревность – она толкает нас идти не только против друзей, но и вообще здравому смыслу, правда лишь в том случае, если она достаточно сильна и затмевает наш разум подобно тучам, закрывающим солнечный свет серым осенним днём, и мы погружаемся во мрак, порой забывая, что солнце вообще существует. Тем неожиданнее становится его появление, и мы сами удивляемся и недоумеваем, как такое могло с нами произойти, и откладываем неприятные воспоминания в отсек с надписью «секретно», надеясь о них не вспоминать и тайно лелея фантастическое предположение, что это случилось вообще с кем-нибудь другим. Если же благородные чувства сильны, или ревность является не такой уж и жгучей, то, пусть и усилием воли, мы стараемся вести себя достойно и заслуживаем в глазах других уважение и восхищение стойкостью, силой духа и невозмутимым спокойствием. У Вадика было достаточно времени минувшей ночью, чтобы поразмыслить над собственными манерами, и сейчас он, отважно проглотив обиду и скрепя сердцем, ибо опасность в первую очередь, а не