Все пули мимо - Виталий Забирко

— А приказа такого не было! — срываюсь я, бесстрашно глядя снизу вверх в глаза его свирепые.

Столбенеет на мгновение Сашок от акустического удара, а затем вдруг заходится в смехе неудержимом. Да так заразительно хохочет, что и я в улыбке глупой сконфуженно расплываюсь.

— Ну и послал же бог напарничка… — давится смехом Сашок. Затем переводит дух и говорит миролюбиво: — Снимай их к чёртовой бабушке, только не вздумай выбрасывать. Давай сюда.

Стаскиваю я чуни с кроссовок, ему передаю. А он их тут же один за другим в соседний вагон через борт перебрасывает.

— Пусть едут отсюда подальше, может, где в другом городе какой-нибудь бомж нам спасибо скажет.

В этот момент где-то в хвосте состава взрыв неслабый грохает, и небо вечернее красным отблеском озаряется.

— Не высовывайся! — хватает меня за плечо Сашок, когда я машинально шаг к краю площадки делаю, чтобы посмотреть. — И так всё ясно… Сейчас машинист оглядывается, туда смотрит. Не хватало, чтобы нас заметил да состав остановил.

И точно — начал было поезд притормаживать, но, к счастью, через пару минут снова ход свой черепаший возобновил. И чего, действительно, останавливаться, если в составе взрываться нечему — по тому, как чуни мои о дно соседнего вагона шмякнулись, понятно, что тепловоз порожняк тянет. А просто так интересоваться, чего там сзади рядом с рельсами грохнуло, у железнодорожников не принято. График у них строгий, хотя по рации, как пить дать, машинист о происшествии на станцию сообщил.

Вынимает из кармана Сашок коробочку плоскую, на калькулятор похожую, и внимательно на неё смотрит.

— Да уж, недооценил я тебя, Ваня наш трижды секретный, — бормочет задумчиво. — Расшифровал ты таки код взрывателя. Но поздно, милок, поздно. Упорхнули птички… А я то, дубина стоеросовая, не понял сразу, чего это ты настаивал, чтобы взрыватель ещё в гараже активировали — только плечами, дурак, пожал. Давно ты, Ваня, на меня зубы точил, как Берия на Ежова… — Здесь Сашок запинается и ко мне оборачивается. — Или на Ягоду? — смотрит на меня вопросительно.

Пожимаю я плечами. Кто это такие, думаю. До нас, что ли, на Бонзу горбатились? И при чём здесь ягоды? В смысле «малины» воровской, или имеются в виду «цветочки-ягодки», которые по порядку — вначале одни, а потом другие — срываются? Чего это он со мной в загадки-отгадки играть надумал, завожусь потихоньку.

Но Сашок ничего этого не замечает. Не до моих ему треволнений — свои у него. Я и не предполагал, что Сашок может когда-либо раскваситься — никак состояние это с его характером не согласуется. Впрочем, подлянка подобная, что нам Хозяин устроил, кого хошь подкосит и из металла легированного мякину сделает.

— Что это меня вдруг на лирику потянуло? Не к ночи давно почивших в бозе поминать, — недоумевает он. — Спасибо тебе, — неожиданно протягивает мне руку и крепко жмёт.

— За что? — сразу не врубаюсь.

— За стрельбу на шоссе, — от сердца говорит Сашок. — Если бы не ты, составили бы мы компанию покойничкам именитым.

Тушуюсь я, не привык как-то к похвалам, тем более таким душевным — словно перед строем мне генерал медаль боевую вручил и личного счастья в семейной жизни пожелал.

Сашок садится на площадку, ноги вниз между вагонами свешивает.

— Садись и ты, — мне предлагает, — в ногах правды нет, а дорога у нас дальняя. В этом городе нам с тобой в жизненном пространстве отказано.

Вздыхаю я тяжко, о поручни облокачиваюсь. Здесь Сашок прав. День-два мы ещё в городе можем по углам разным мыкаться, но потом «Иван Иваныч со товарищи» нас быстро вычислят и, как пить дать, грохнут. Смотрю я вокруг: солнце за горизонт медленно закатывается, сумерки на землю опускаются, — и грусть-тоска смертная меня снедает.

— Как бы на сортировочную станцию наш состав не загнали, — вырывается у меня.

— Не переживай, не загонят, — отвечает Сашок. — Эта ветка туда не ведёт. Город по предместью огибает, потому и тащимся еле-еле, но где-то через часок мы с ветерком на север помчимся.

Посмотрел я тоскливо на небо вечернее, на звёздочки редкие, на нём высыпавшие, и тут меня понимание ситуации что громом поражает. А как же пацан мой без меня? Вернее, я без него?! Не-ет, так дело не пойдёт! И тогда извилины мои в черепушке начинают шевелиться и работать со скоростью компьютера. Планы разные строить, дикие и несусветные — как в городе остаться и выжить, — однако подсознание подсказывает, что любые из них с помощью Пупсика вполне осуществимы. Вот только как Сашка уговорить?

— Думаешь, нас в другом городе не вычислят и не достанут? — закидываю осторожненько Сашку наживку свою, что обезьяна банан.

Кривит рот Сашок, плечами двигает.

— А нам ничего другого, как надеяться на извечное расейское авось, не остаётся.

— И ты сегодняшнюю подлянку простишь Хозяину, с рук ему спустишь? — подёргиваю я леску с наживкой.

— А куда денешься? — скрипит Сашок зубами. — Ну пойдём мы сейчас с тобой на «фазенду», порешим с десяток таких, как мы с тобой, а затем и сами костьми ляжем. Но ни до Бонзы, — тут Сашок впервые Хозяина кличкой обзывает, — ни даже до Иван Иваныча нам не добраться. А так просто я с жизнью прощаться не собираюсь. Не та цена.

Замолкаю я и уж не знаю, чем мне Сашка зацепить, на какой струнке ещё сыграть. Но «компьютер» мой в башке щёлкает и мысль простенькую, но яркую, что озарение, подбрасывает. А пацан-то мой на что? Он, со своей экстрасенсорикой, враз Сашка уговорит!

«Пупсик, — кричу про себя, — ты меня слышишь?!»

«Да», — звучит у меня в голове его голос, и по тому, как в глазах у меня темнеет, понимаю, что впервые вышел с ним на прямой контакт и теперь вижу всё, что в кошмарах ему на ум приходит. Ох и мрак у него там! Полный, что называется, только ещё звёздочки немигающие в нём колюче светятся. Однако не небо это звёздное в его душе, а космос беспредельный со всех сторон, поскольку и затылком ощущаю абсолютный холод мрака и игольчатые уколы светом звёзд неподвижных.

«Помоги мне Сашка уговорить со мной на дело пойти!» — кричу в этот мрак ледяной.

«Хорошо, Борис Макарович, — отвечает Пупсик и добавляет непонятно: — Только вы больше меня так не вызывайте, ваше присутствие моё местонахождение выдаёт. Желайте просто чего-либо, я пойму».

Падает мрак с глаз моих, но я ещё минуту в себя прихожу. Вечер весенний на землю совсем спустился, но что его темнота земная по сравнению с мраком в душе Пупсика? Смотрю, как Сашок зябко поёживается от погоды прохладной, а мне сейчас даже жарко после нуля абсолютного, который только что во мраке беспредельном испытал. Ох и хреново же пацану в своём ступоре…

Однако одёргиваю себя — сейчас не до жалости. Самому выкарабкиваться надо. А буду я жить, и пацану хорошо будет. Гарантирую. Я не власть нынешняя, которая с три короба наобещала, а ни хрена не выполняет.

— Как по-твоему, — спрашиваю Сашка, — тяжело ли Иван Иванычу будет вычислить, на какой поезд мы сели, когда он узнает, где джип взорвался?