Наталья Гончарова - Вадим Старк

В воскресенье, 22 февраля, в Большом театре устроен был маскарад в пользу бедных, пострадавших от холеры. Пушкины сидели за одним столом с семейством почт-директора А. Я. Булгакова. Тот отметил, что Пушкин «очень ухаживает» за молодой женой, но напоминает при ней Вулкана рядом с Венерой[43]. Младшая дочь Булгакова Ольга Александровна незадолго до Натальи Николаевны, 28 января, обвенчалась с князем А. С. Долгоруковым. Эти свадьбы были самыми громкими в сезоне, и все невольно сравнивали молодых жен. Любящий отец Булгаков, естественно, отдавал предпочтение новоиспеченной княгине Долгоруковой перед Пушкиной: «К столу беспрестанно подходили любопытные — смотреть на двух прекрасных молодых. Хороша Гончарова бывшая, но Ольге все дают преимущества».

Двадцать четвертого февраля Пушкин снова вывозит Наталью Николаевну на маскарад в зал Благородного собрания. Здесь была уже вся Москва, старые и новые московские друзья и приятели. Пушкин и Натали представились писателю и археологу А. Ф. Вельтману соединением умственной и физической красоты. Сказанные им слова были тотчас подхвачены присутствующими: «Пушкин, ты — поэт, а жена твоя — воплощенная поэзия».

В этот день в альманахе «Сиротка», изданном в пользу бедных, впервые был напечатан пушкинский сонет «Мадона», посвященный Наталье Николаевне. Тогда же по Москве стали ходить по рукам стихи, якобы написанные Пушкиным в качестве отклика на собственную свадьбу. А. Я. Булгаков приводит их в письме брату, хотя и сомневается в авторстве Пушкина:

На все эти разговоры Пушкин собирался дать отклик в повести «Египетские ночи», оставшийся в черновиках: «Но главной неприятностью платится мой приятель: приписывание множества чужих сочинений, как-то… о женитьбе, в котором так остроумно сказано, что, коли хочешь быть умен, — учись, коли хочешь быть в аду — женись».

Наконец, как водится, Пушкин устраивает бал у себя на арбатской квартире. Наталья Николаевна впервые выступает в качестве хозяйки дома, принимающей гостей. Приглашены были семейства Гончаровых и Булгаковых, ближайшие друзья и знакомые Пушкина. В качестве почетного гостя присутствовал князь Николай Борисович Юсупов — тот самый вельможа, что ценил «и блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой».

Булгаков-московский, как и рассчитывал Пушкин, описал всё происходившее на другой же день Булгакову-петербургскому: «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцовали, и так как общество было небольшое, то я также потанцовал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова: et moi j’aurais dansé, si j’en avais la force[44], говорил он. Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил всё по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа».

Поглядеть на юную жену поэта специально приехала из Захарова дочь Арины Родионовны, Марья Федоровна. Узнав ее, Пушкин воскликнул, выведя Наталью Николаевну:

— Посмотри, Марья, вот моя жена!

Довольству Пушкина, казалось, не было конца; он велел принести и женино рукоделие. «Вынесли мне это показать ее работу, шелком, надо быть, мелко-мелко, четвероугольчатое, вот как то окно», — рассказывала спустя годы Марья Федоровна.

В последний день Масленицы, когда заканчивались все балы и празднества, Пашковы пригласили Пушкиных на санное катание. Почти 40 участников разместились в трех больших санях. В сани с самим Сергеем Пашковым и его женой уселись Пушкины, Елизавета Нарышкина, Н. Г. Ломоносов, князь Платон Мещерский, Сергей Норов, П. П. Свиньин, девица Долгорукова, поэтесса Елизавета Сушкова (будущая графиня Ростопчина) и ее гувернантка мадам Дювернуа. После катания потчевались блинами у Пашковых.

Одним из первых с «окончанием кочевой жизни» поздравит Пушкина Плетнев: «Ты перешел в наше состояние истинно гражданское. Полно в пустыне бродить без цели. Всё, что на земле суждено человеку прекрасного, оно уже для тебя утвердилось. Передай искренне поздравление мое и Наталье Николаевне: цалую ручку ее».

В ответ Пушкин пишет: «Я женат — и счастлив. Одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился…»

Екатерина Андреевна Карамзина отправила 3 марта очень теплое послание: «Задолго до получения вашего письма, милый Пушкин, я поручила Вяземскому поздравить вас со счастливым днем и пожелать, чтобы ваше счастье было настолько постоянно и совершенно, насколько это возможно на земле. Спасибо за то, что вы вспомнили обо мне в первые моменты вашего счастья, — это истинное доказательство дружбы. Я повторяю мои пожелания или скорее надежду, что ваша жизнь станет тихой и спокойной настолько же, насколько она была бурной и мрачной до сих пор, что ваша кроткая и красивая избранница будет вашим ангелом-хранителем, что ваше сердце, всегда такое доброе, очистится возле вашей молодой супруги. Божественное милосердие да благословит и да сохранит вас! Я очень бы хотела быть свидетельницей вашего нежного и добродетельного счастья. Вы не усомнитесь в искренности этих пожеланий, как не сомневаетесь в дружбе, которая их внушила той, которая до конца жизни вам преданная — Е. Карамзина». Особую приписку она сделала для Натальи Николаевны, первой назвав ее Пушкиной: «Прошу вас передать Mad. Пушкиной мою благодарность за ее любезные строки и сказать ей, что я ценю ее молодую дружбу, и уверить ее, что, несмотря на мою холодную и суровую внешность, она всегда найдет во мне сердце, готовое ее любить, особенно если она упрочит счастие своего мужа. Дочери мои, как вы сами можете представить, нетерпеливо желают познакомиться с прекрасной Natalie».

Лишь в воспоминаниях, записанных много позже гибели Пушкина, оценивая происходившее задним числом, люди, иногда далекие в ту пору от Пушкина, могли подобно Н. М. Смирнову сказать, что «женитьба была его несчастие» и «все близкие друзья его сожалели, что он женился»: «Семейные обязанности должны были неминуемо отвлечь его много от занятий, тем более что, не имея еще собственного имения, живя произведениями своего пера и женясь на девушке, не принесшей ему никакого состояния, он приготовлял себе в будущем грустные заботы о необходимом для существования. Так и случилось. С первого года Пушкин узнал нужду, и хотя никто из самых близких не слыхал от него ни единой жалобы, беспокойство о существовании омрачало часто его лицо».

Своеобразным подарком Пушкину к свадьбе станет его портрет, заказанный в 1827 году Оресту Кипренскому лицейским товарищем, бароном А. А. Дельвигом, и купленный у его вдовы Плетневым в январе 1831 года за тысячу рублей. Пушкин откликнулся посланием к художнику: