Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии - Эжен Марен

Несторий скоро нашел случай отомстить всем монахам за дерзость одного. Многие из них в своем уединении были встревожены неортодоксальными проповедями патриарха, пожелали узнать в точности, что происходит, и все вместе пришли в патриарший дворец. Несколько раз их отсылали обратно, предлагая прийти на другой прием. Наконец патриарх их принял. Это была невероятно бурная встреча. Монахи заявили, что мнение Нестория: «Мария родила лишь человека, такого же по природе, как она сама» – несовместимо с истинной верой. Тогда патриарх приказал людям из своей свиты задержать монахов, и его подчиненные схватили посетителей, избили и приволокли на суд. Монахов раздели, обошлись с ними как с негодяями и злодеями, привязали к столбам, пороли плетьми и били ногами, а затем отвели к тюрьму, где Несторий сам бил их по лицам, а после этого подвергли таким пыткам, в которые трудно поверить.

Все подробности этой гнусной расправы можно узнать из письма, которое направили императорам Феодосию и Валентиниану многие столичные монахи, ставшие жертвами жестокости патриарха. Они умоляли святейших императоров, чтобы те больше не позволили истинной вере долго изменяться, и поспешили созвать собор. Несторий и сам просил об этом соборе, и церковный съезд решено было собрать в Эфесе, в праздник Пятидесятницы, 7 июня 431 года.

Уже на первом заседании новое учение было осуждено, Несторий низложен и Мария провозглашена матерью Бога, что очень обрадовало жителей Эфеса. Председатель этого заседания, святой Кирилл Александрийский, увидел торжество своих идей. Он с самого начала был противником Нестория и защищал ортодоксальную веру в своих речах и посланиях. Ошибочное учение Нестория приобрело много сторонников, а также нашло пропагандистов, в первую очередь среди египетских монахов. Значит, Кирилл в первую очередь исполнял свой пастырский долг, когда участвовал в этой борьбе и писал письма Феодосию, императрице Евдоксии и сестре Феодосия Пульхерии, когда умолял Нестория прекратить «соблазн для всего мира». Но он еще был и кем-то вроде представителя папы, от имени которого председательствовал, бесстрашным защитником единства христианской веры. Именно в этой своей второй роли он уже на следующий день после первого заседания направил некоторым константинопольским священнослужителям и монахам, в том числе архимандриту Далмацию, письмо, содержавшее подробное описание заседания собора, и, что самое важное, в письме был совет не допускать распространения ложных слухов на этот счет и быть осторожными, потому что этот еще не законченный рассказ может быть перехвачен. И действительно, полностью верный делу Нестория комес Кандидиан, представитель императора на соборе, приказал разорвать постановление об осуждении, послал императору клеветнический отчет и приказал задержать все письма ортодоксов.

Но в конце концов один нищий сумел передать тем епископам, которые тогда находились в Константинополе, а также монахам письмо собора, которое пронес спрятанным в своем посохе, и в этом письме был рассказ о положении, которое создал для ортодоксов представитель императора. Эта новость вызвала сильное волнение во всех монастырях. Толпа монахов, впереди которых шли архимандриты, вышла из своих убежищ и, распевая гимны и псалмы, направилась во дворец императора. Внезапное появление на столичных улицах этой длинной процессии произвело глубокое впечатление на народ. Люди указывали друг другу прежде всего на шедшего во главе процессии достопочтенного Далмация, «архимандрита и отца монастырей», добродетели которого были известны всем, а к мудрым словам которого прислушивался даже сам император, часто спрашивавший у него совета. Так было в прошлом, когда в дни арианства патриарх иноков, великий Антоний, покинув свое уединенное жилище в пустыне, внезапно появился в Александрии, исповедовал там никейскую веру и укрепил мужество православных.

Далмаций тогда был монахом уже сорок восемь лет и за эти годы ни разу не пожелал покинуть свой уединенный монастырь, хотя его часто и настойчиво просили присоединиться к общим молитвам против землетрясения. Но в этот раз, увидев, что православная вера находится в опасности, а почитание Марии – под угрозой, он не стал колебаться. Далмаций вышел из обители, повел за собой всех архимандритов и монахов, явился к императору и сообщил ему о письме участников собора и о препятствиях, которые чинила этим отцам несторианская партия, ограничивая их свободу. «Предпочтете ли вы услышать одного нечестивого человека, а не шесть тысяч епископов, то есть весь православный христианский мир?» – спросил он императора.

Выйдя из дворца, Далмаций в сопровождении архимандритов, народа и монахов направился в базилику Святого мученика Мокия. Там, поднявшись на амвон, он прочитал всему народу письмо собора и рассказал людям о своей беседе с государем, о полученных от императора обещаниях и заверил народ, что благочестивейший император подчинится Богу и святому собору, а не порочным людям. И все – архимандриты, монахи, народ – единодушно и в один голос воскликнули: «Анафема Несторию!»

После этого Далмаций написал от имени константинопольского духовенства письмо участникам собора, сообщая им о том, что произошло, – об императорских обещаниях, о народной радости и единогласной поддержке их решения народом. Кроме этого, он писал, что по-прежнему всегда готов исполнять указания святого Вселенского собора, как делал это раньше. Участники собора в своем ответе похвалили святейшего архимандрита за то, что он, проявив усердие в делах веры, вышел из своей кельи и ознакомил с их трудами и страданиями не только благочестивейшего императора, но и святейших архимандритов, всех священнослужителей, друзей Христа, и народ. «Кто, кроме Вашей святости, смог бы прийти нам на помощь? – писали они. – Через кого могла бы стать известна правда, если не через достопочтенного Далмация? Мы знаем, что Бог уже давно открыл Вам нечестивые намерения Нестория и что Вы предостерегли от него монахов. Вы часто говорили им: „Следите за собой, мои братья. Вредоносный зверь творит разрушения в нашем городе и заражает многие умы ядом своего учения“».

Феодосий Второй исполнил обещание, которое дал Далмацию. Он разрешил избранным представителям обеих партий приехать в Халкидон и там выступить перед ним, императором, в защиту своего дела. Несторий получил приказ покинуть Эфес и переехать в монастырь, где раньше был монахом. Ортодоксальные епископы, приехавшие вместе с Феодосием в Константинополь, возвели в сан патриарха вместо низложенного Нестория священника-монаха Максимиана, который уже давно был широко известен своей святостью. К тому времени со дня низложения Нестория прошло четыре месяца. Несторианство, разумеется, не было полностью побеждено, однако столица империи осталась не затронута им, и это в первую очередь благодаря монахам, которые единодушно поддержали каноническое православие.

Но это был лишь один из этапов долгого и грозного религиозного кризиса, в котором находилась Восточная империя со времен Ария. Острый, утонченный и беспокойный ум византийцев не любил оставаться без движения, и у них было неудержимое влечение к богословским спорам; из-за их природной склонности к отвлеченным рассуждениям их в первую очередь интересовали догматические споры о Троице и о вызванных таинством Воплощения серьезных вопросах по поводу соединения человеческой и божественной природы в Иисусе Христе. Каждая новая точка зрения находила горячих защитников, но почти всегда находила и противников, которые, увлекшись в пылу полемики, сами доходили но новых ересей. Так рождались «примирительные ереси, которые пытались создать догматический противовес, сочетая ошибки, чтобы получить в результате истину, которая не обидит никого». Именно так Несторий в своей усердной борьбе против ариан, македониан и в первую очередь аполлинаристов вышел за пределы истины. Аполлинарий преувеличивал в личности Христа роль божественного начала за счет человеческой природы; Несторий вообще перестал считать Христа соединением Слова с телесной природой человека, а считал Его только их мистическим и моральным соединением, почти так же, как божественное начало соединяется со святыми, и полагал, что божественное Слово после своего воплощения просто обитало внутри человеческой сущности Христа как внутри храма.