Цветок Фантоса. Романс для княгини - Наталия Фейгина

– Пожалуйста, – прошептала я.

Менцев посмотрел на меня с сочувствием.

– Пожалуйста, – повторила я.

– Да нечего там особо рассказывать, – покачал головой отставной капитан. – На рассвете мой фамильный страж, – он показал потемневшую от времени гривну[17], спрятанную от посторонних глаз под воротником белоснежной рубашки, – начал греться. Я скомандовал «в ружьё»…

Отставной капитан замолчал, словно на мгновение перенёсся в то страшное утро.

Я тоже молчала, не смея торопить его.

– Потом мы услышали крик «в ставке прорыв», и наш обозник метнулся к ставке. А прямо перед нами из ниоткуда возникла вражеская инфантерия. Мы успели выстрелить всего по разу, а потом пошла рукопашная…

Тут он снова замолчал.

«Возникли из ниоткуда»… Наложить отвод глаз на одного человека несложно. На несколько человек – немного сложнее. Но чтобы наложить отвод глаз на несколько тысяч человек – а официальные сводки рапортовали о двух полках инфантерии, обрушившихся неожиданно на позиции N-кого полка – или даже просто снабдить каждого пехотинца заряженным амулетом незаметности, требуется слаженная работа десятков Мастеров Иллюзии. Или кровавое жертвоприношение, о количестве жертв которого даже страшно подумать.

– А штатные амулеты универсальной защиты? – спросила я.

– Их как раз перед тем по приказу фон Раубена срочно собрали на перезарядку, – пожал плечами отставной капитан.

Очень интересно. Собрать на перезарядку разом ВСЕ амулеты, оставить армию без защиты и разом утомить всех обозников… Такой приказ допустим на манёврах, а в ходе боевых действий его мог отдать или изменник, или…. Свежеиспечённый старший цобермейстер Альберт фон Раубен, получивший назначение благодаря влиянию семьи, на изменника похож не был. Его широко открытые голубые глаза светились искренним восторгом, когда он говорил о долге и доверии государя, которое он собирался оправдать в ближайшее время.

Этот оДарённый мальчик мог бы стать хорошим обозником. Но головокружительная карьера погубила его самого и вверенных ему людей. Не погибни он сам, убила бы. Честное слово, убила бы самым мучительным из всех многочисленных способов, пришедших сейчас мне на ум.

– А где находилась ставка генерала Улитина? – спросила я.

– На холме, – чуть подумав, ответил Менцев. – Рядом с лазаретом.

Фон Раубену определённо повезло, что он уже мёртв. Потому что только за размещение лазарета рядом со штабом его следовало казнить. Лазарет – боль, кровь и отчаяние – идеальная приманка для тварей из-за Грани. И в том, что тварь, призванная противником, прорвалась в штаб именно из лазарета, можно было не сомневаться…

От размышлений о твари меня оторвала не болтовня соседки, а чих. Громкий чих, одновременно похожий на недовольное фырканье. За чихом последовал такой же громкий «чавк», перешедший в размеренное чавканье. Я посмотрела направо, туда, где возвышалась монументальная фигура баронессы Горде. За вечер она пару раз вспоминала о своих обязанностях хозяйки, предлагая мне отведать то бараний бок с кашей, то «пулярку а ля верс» – курицу в лазуричном соусе. Остальное время баронесса жевала, с флегматичным видом поглощая то, что подкладывали на тарелку расторопные слуги.

Время от времени она бросала косточки и лакомые кусочки мопсу, лежавшему на подушечке у её ног. Пёс, чью кличку Жоржи, как я слышала, злые языки переиначили в «Жрётже», жевал так же флегматично и неторопливо, как и его хозяйка. За весь вечер Жрётже ни разу не тявкнул и даже с косточками расправлялся без излишнего шума. Но теперь… Положив передние лапы на стол, мопс, неожиданно доросший до размеров бульдога, с аппетитом уписывал жареного поросёнка с блюда, стоявшего перед его хозяйкой.

Я присмотрелась и заметила, что к его ошейнику прицеплено простенькое заклинание магического гигантизма. Заклинание, заметное почти любому оДарённому. Однако таковых в зале практически не было. Но если именно на это рассчитывал неизвестный злоумышленник, желая посеять панику и сорвать приём, то он просчитался. Будь Жоржик похож на нервный, визгливый комочек шерсти, то и дело заливающийся злобным лаем, каких любят держать при себе иные барыни, без жертв не обошлось бы. А так…

Так жертвами внезапно выросшего Жрётже пали жареный поросёнок, бараний бок да гусь с яблоками, да ещё платье баронессы. А сама история оказалась чем-то вроде ученического задания для Аннет. Всё это было бы даже забавно, если бы на меня не рухнула Лизанька, решившая изобразить обморок. Изобразить удалось плохо, потому что девицы, в самом деле упавшие в обморок, не дышат так ровно и не подсматривают за происходящим из-под ресниц. Зато придавить меня ей удалось основательно.

Потому я склонилась над барышней и прошептала:

– Надеюсь, ваша новая наставница научит вас, сударыня, что падать в обморок следует изящно, а не изображать из себя мешок с мукой! Ресницы Лизаньки дрогнули, но она не шевельнулась. Тогда я потянулась к столу и брызнула из своего бокала зельтерской водой в лицо девушке. Барышня с визгом и неожиданной для её комплекции прытью подскочила, позволив мне наконец вздохнуть полной грудью.

– Как вы смеете? – взвизгнула она.

– Увы, – вздохнула я, с притворным раскаянием глядя на капли, текущие по её лицу, – нюхательной соли под рукой не нашлось.

Любезнейший Павел Алексеевич позаботился о том, чтобы у меня не было свободного времени. Зато у мадам Клары, настоятельно рекомендованной мне всё той же Варварой Степановной, времени было вполне достаточно. При этом знания компаньонки не ограничивались правилами хорошего тона, а дотошности мадам мог бы позавидовать любой судейский крючкотвор.

Посему, тщательно изучив творение местного стряпчего, именуемое купчей на имение Вотновых, она обнаружила пункт о том, что имение продаётся без обременения опекунством. Пункт тем более странный, что господин Игатьин терпеть не мог своего подопечного.

И теперь, глядя на лежащие передо мной бумаги, я пыталась понять, в чём могла крыться корысть Павла Алексеевича. Но сосредоточиться на сделке мне никак не удавалось. Ровные ряды строчек, исписанные каллиграфическим почерком с изящными завитушками и залихватскими росчерками, сливались перед глазами в причудливый узор. В такой же узор сплетались мои мысли, и шмелём гудело в голове слово «приворот». Если бы ещё три дня назад мне кто-то сказал, что тёмного Стража можно приворожить, то не поверила бы. Но чем ещё можно объяснить поведение Аэрта? А Радх…

Стоило подумать о Радхе, как он отразился в зеркале, словно обрывок летней ночи, ветром занесенный в комнату: чёрные волосы рассыпались по плечам, чёрная борода, чёрные глаза… И в глазах зазеркального Радха смешались удивление и восторг. Восторг приворожённого, увидевшего предмет своей страсти. Странно, зеркальные иллюзии никогда не были моей сильной стороной, так что мне редко случалось увидеть в зеркале того, о ком я думаю.

Тут за моей спиной раздалось покашливание, свидетельствовавшее, что Радх в зеркале не был плодом моего воображения. Это насколько же глубоко я должна была задуматься, чтобы пропустить появление незваного гостя? И почему мои охранки, выставленные вокруг дома, никак не среагировали на его приближение? А ведь я потратила немало сил и времени, опутывая дом и двор тонкой паутиной иллюзий. Подняв голову от бумаг, я поняла причину восторга в глазах Радха. Задумавшись, я забыла поставить иллюзию на отражение, так что он смог меня рассмотреть меня в зеркале.