Трехручный меч - Юрий Никитин

— Мне ли кланяться и выпрашивать милости?.. Конечно же,я сын природы!

По лицам в роскошном зале я понял, что ответ не совсем.Амазонки и дамы отвернулись, что самое обидное, оживленно беседовали с хлыщами,у которых и спины колесом, и ростом не удались, и руки спичечные, а монах взялменя за плечо, приблизил лицо, чтобы речь звучала доверительнее, я услышалзапах коньяка, хорошего коньяка, а монах проговорил проникновенно:

— Ответ неверен. Христианская культура отличается отостальных еще и тем, что постоянно проявляет интерес к другим культурам. Одиниз проявляющих такой интерес — ты, представитель именно христианской культуры,как бы тебе лично этого ни хотелось. Любовь к экзотике — это наше, законное,давнее, ах, какие дивные они, эти аборигены. Прям слезы умиления на глазах.Аборигены всех остальных, включая нас с тобой, варвар с мечом за плечами, вгробу, естественно, видели, и это хорошо и почтенно — их вероисповедание клюбопытству не располагает. А только бывают времена, когда они начинаютзавидовать и, используя нашу жадность, продают, чего у них растет и произлеж…живает, ну, в общем, искапывается, просто так, ибо производить они не умеют,опять же, не располагает вероисповедание… на выручку покупают у нас мечи икопья, и вперед, а мы их за это с низко летящего дракона огнем и напалмом, итак далее. Короче, тупизм, и, в общем, пора называть вещи своими именами иотчествами. Если тебе кажется, что еще не пора, — это твое право, но смеюзаметить, что и это твое мнение, отличное от моего, — тоже продукт именнохристианской культуры, ибо в культурах нехристианских наличие более чем одногомнения среди собеседников не приветствуется, если только речь не идет опостройке сарая… это потому, что не имеют в этом случае мнения никакогозначения, все равно потом приедут христиане и построят. Все понял, отроче?

— Да! — воскликнул я воспламененно. — Теперья сяду с вами за стол с новыми взглядами на жизнь…

Он прервал:

— Никуда ты не сядешь.

— Но ведь… гм… наличие более чем одного мнения…

Он кивнул:

— Да, конечно. Но когда подставляем левую щеку, то бьемв печень. Иногда и ниже. Будь здоров, герой!

Мощные руки повернули меня, я ощутил крепкий пинок, потолоки пол трижды поменялись местами, сзади гулко захлопнулась дверь. В шумном залевсе так же пили, ели, мальчишки разносили еду и вино, я поднялся и на всякийслучай сказал громко:

— Не ценят, набитые дураки, настоящих бардов!.. Молитвыим подавай…

Махнул пренебрежительно рукой и сел за ближайший стол, нерешаясь вернуться за прежний, где уже знают, что бард из меня как из зайцавелосипед. Напротив меня оказался тот самый старый воин, которого встретили такнедружелюбно. Правда, некоторые и сейчас смотрят восторженно, но все же большетех, кто и сейчас время от времени прицельно бросал нож в спину. На полу быстроросла горка блестящих лезвий.

Он взглянул остро:

— Проблемы?

— Мне бы убраться отсюда, — сказал ячестно. — Я уже знаю, что в Корчме пересекаются все миры.

Он подумал, кивнул:

— Если ты это уже понял, то в самом деле можешь уйти влюбой. Подумай, который нужен, куда жаждешь, и…

Я сказал с жаркой благодарностью:

— Спасибо. Прости, но я прямо сейчас. Можно?

Он благодушно отмахнулся:

— В Корчме можно все. Кроме мата.

— А что так?

— Да хозяйка Корчмы — женщина, она его не переносит.Так что давай, тужься…

Последние слова я слышал как в тумане, по телу разлилосьблаженное тепло расслабления, фигуры начали расплываться, как и сами стены,проступили другие очертания, золотые пески пустынь, цепочка верблюдов подпалящим солнцем, темные силуэты нефтевышек и бегущего яростного шахида снадписью на груди «Farid» и автоматом израильского производства в руках, тут женаплыли колеблющиеся, вот-вот упадут, силуэты темных небоскребов, там сейчасночь сменилась густым туманом, откуда знакомые басовитые удары старинных часовна древней башне…

Усилием воли я вызвал знакомые и такие родные заплеванные изагаженные улицы, переполненные мусорные баки, с которых ветер разносит бумажки,разрисованные матюками стены, засранные лифты, запах мочи в подъездах иобгорелые почтовые ящики с выломанными дверцами, пьяненьких мужичков назагаженной детской площадке с разбитыми бутылками, эти мужички твердо знают,что не в деньгах счастье и что все деньги не заработаешь, так что неча иначинать работать…

Все ярко, зримо, все досягаемо, я слышал и нашатырный запахмочи, и раскатистый мат, которым обмениваются мамаша с коляской и мужички насломанной качели, чувствовал приторную вонь из забитого мусоропровода,оставалось только очутиться там, вот просто даже не шагнуть в тот мир, а, какуже проделывал, всего лишь ощутить себя там и… оказаться там. Ощутил себя, да,ощутил очень четко, резко, однако я все еще нахожусь здесь, а старый воин сидитза столом напротив.

— Что, — спросил он хмуро, — не получается?

— Да, — ответил я растерянно, — не понимаю…

Он хмыкнул, припал к кружке. Кадык задергался, чистовыбритые худые щеки чуть-чуть порозовели.

— Разберись, — посоветовал он, отдышавшись. —Ничего не бывает спроста.

Я попытался снова, вспомнил и вообразил в пикантныхподробностях последних побывавших у меня женщин, должно бы подействовать,говорят, примитивные позывы — самые мощные, но и голые бабы остались по тусторону, а я по эту. Воин следил с иронической ухмылкой, потом потерял интерес,рядом спорят о волновой структуре пространства и демократии, отвернулся, а ясидел как пришибленный, придавленный, затем постепенно начала всплыватьотгадка…

Похоже, я сам не хочу отсюда шагнуть, пока не выполню нечто.Умом хочу шагнуть, даже чувствами хочу. Но это тот ум, который простенький, даи чувства тоже такие же, простенькие и поверхностные, которыми живу, как живетвсе человечество. Но где-то во мне на глубине есть и другие чувства, глубинные,которые не дают о себе знать, вообще обычно не выказывают признаковсуществования, и только в редких… редчайших случаях вмешиваются.

Я даже не хочу их называть, меня коробит от высоких слов, яже демократ, хоть и понимаю, что демократы — говно, но что делать, вот такое ия говно, сейчас уже не стыдятся признаваться, что говна, а вот быть честным,верным и любить работать — все равно что обосраться в троллейбусе. Но чтоделать, это глубинное вылезло и молча, вот зараза, преградило дорогу к тому,чтобы вернуться в привычный мир к доступным бабам, непыльной работе,простенькому кайфу.

— Ладно, — произнес я со злостью. — Пойдубить Черного Властелина. Тогда-то отпустишь?

Воин оглянулся, во взгляде вопрос сменился пониманием. Яподнялся из-за стола, кивнул, он помахал рукой.