Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш

взглянул на него, что он замялся и, не сложив письма, комкая его, стал запихивать в карман.

Курки ничего не заметил и продолжал, пересчитывая монеты, говорить, казалось, для одного только Инари:

— Это, наверно, будет прибыльное дело. В газете написано, что мы получаем огромный заказ из Англии. Одних только телеграфных столбов миллион. Шутка!

Затем он, не прощаясь, вышел из барака, едва заметным жестом пригласив Инари следовать за собой. Отойдя в сторонку, стоя на утоптанном скользком снегу, Курки шепнул Инари:

— Ты парень честный, я зашел сказать тебе, что в наших местах, по утверждению полиции, водятся агенты «руссят»[13] — красных. Имей в виду, за каждый неблагонадежный разговор имеешь пять марок. За каждого агента «руссят» пятнадцать марок. А ведь это не работа!

И он, не попрощавшись, пошел к конторе.

«Отлично, — подумал Инари, — значит, в нашем бараке у него шпиона нет. Отлично!»

Он подумал о том, что сегодня он разнес четыре письма. В четырех бараках, значит, прочли это послание. Оно долго не будет залеживаться в одном кармане, оно пойдет дальше. И скоро…

А в бараке в это время между укладывающимися спать лесорубами шел такой разговор:

Лесоруб, ожидавший известий из дому: — Я боюсь, как бы этот Инари не рассказал всего десятнику, — посмотрите, какая у них дружба. Не подстроено ли все это?

Каллио (возмущенно): — Если ты так будешь говорить, я своим кирвасом проломлю твою башку!

Унха: — Жаль, что я выпустил этого проклятого Марьавара!

Возчик, с которым работал Инари: — Нет, такой отличный работник, как Инари, должен быть честным парнем — хороший работник шпиком не будет. Поверьте! Я-то жизнь знаю.

Бывший легионер (волнуясь, сквозь видимое спокойствие): — Все дело в том, чтобы настоящие вожаки нашлись и не предали, как великую ноябрьскую забастовку, чтобы не получилось бестолочи, как в финском легионе.

И снова Унха: — Эх, оружие, оружие — вот что надо. Откуда мы его возьмем?

Каллио (поворачиваясь на другой бок): — Да на кой нам оружие, мы и стрелять-то не умеем, возьмем, к примеру, меня!

Унха: — Я-то умею.

Каллио: — Что ж, ты солдат, но с одной ягоды сыт не будешь.

Унха: — Я и других обучить в случае чего могу.

Да, это послание прочитали и в бараке, где работал Сунила. Остролицего и такого белобрысого, что брови казались совершенно стертыми, Сунила парни очень любили. Он умел пошутить. Вот и сейчас, перед сном, он говорит своему соседу:

— А может быть, лучше отдать это письмо десятнику?

Но сосед после письма серьезен, он думает о другом и хочет убедить Сунила в своей правоте.

— Ты подумай, я работаю никак не хуже товарища, а возчик мне платит меньше. Ты, говорит, молод еще, через несколько лет будешь получать, как мужчина. Разве я виноват, что мне девятнадцать лет? Ведь я работаю, как положено.

И, не дожидаясь ответа, он плюет со злостью на холодную землю.

— По таким порядкам топора и то не оплатить, — говорит другой лесоруб и продолжает начищать свой медный котелок. В этом бараке котелок служит вместо барометра — к непогоде он всегда темнеет.

Вот и сегодня он потемнел немного, надо почистить.

Должно быть, завтра будет непогода.

Большая Медведица горит голубым светом на черном небе, и если пойдет небольшой снежок, то каждую снежинку, каждую звездочку со всеми ее тончайшими узоринками можно разглядеть поодиночке.

И Хильда, засыпая у очага, думает о том, что, может быть, придут сюда ее случайные хозяева из экспедиции.

Все спят.

Медный котелок снова начинает темнеть.

Метель пришла только через несколько дней.

Инари вечером, мокрый от пота и снега, вошел в барак. Почти все были на месте. Кто сушил шерстяные носки или свитер, кто починял расползавшиеся кеньги, кто на вилке поджаривал себе ломтик хлеба с куском сала; все только что пришли из лесу, и вдруг среди других, среди всего этого гомона и медлительной суеты Инари увидел знакомое лицо Коскинена, с коротко подстриженными седоватыми усами, пожелтевшими от табака, с мешками под глазами.

Он метнулся к нему и сразу остолбенел, застыл под ровным и спокойным взглядом товарища.

Коскинен смотрел на него так, как будто видел его впервые.

Коскинен говорит с ним таким же ровным и спокойным голосом, каким разговаривал с другими лесорубами.

Инари сидит как скованный.

Коскинен медленно прожевывает свой ужин, спокойно вытаскивает из кармана зубочистку и начинает ковырять в зубах. Затем он лениво спрашивает:

— Как заработки?

Инари с трудом разжимает зубы и отвечает в тон:

— Поработаешь — увидишь! — Он видит, что Коскинен одобряет теперь его поведение, и лениво показывает на изодранные штаны товарища: — Вот на штаны не хватает.

— Да, все в долгу, — подтверждает возчик.

И пожилой лесоруб говорит:

— От комариного сала не растолстеешь!

У Инари сердце бьется так, что все в бараке должны слышать, а он с видимым равнодушием, посасывая трубку, пускает в сторону едкий дым дешевого табака.

— Для кого сигары сохраняешь? — ехидно спрашивает Унха Солдат.

Но Инари не обращает сейчас на него ни малейшего внимания.

— Работа есть? — продолжает допрос Коскинен.

— А ты вальщик или возчик?

И так продолжается разговор — о нормах оплаты, сортах древесины, о санном пути. И когда Инари говорит обо всем этом, ему хочется кружиться от радости. А он должен быть спокойным и даже не подавать виду, что знает этого человека с седеющими подстриженными усами, глубокими морщинами на еще не старом лице, человека, олицетворяющего сейчас для него мозг, волю и бесстрашие революции.

В бараке были еще два незнакомых лесоруба.

Коскинен едва заметным движением головы пригласил Инари выйти из барака на воздух.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Ты не плачь, Хелли, дай я сказку тебе лучше расскажу, — успокаивала дочку Эльвира.

Наверное, такой же белобрысой и розовенькой, пухлой и голубоглазой была и сама Эльвира семнадцать лет назад. И так же льняными хвостиками болтались косички с вплетенными в них ленточками.

— Не плачь, капелька, послушай, я тебе расскажу, как поставили нашу деревню. Бежит речка Вирта далеко, далеко. Вот здесь, где теперь наша деревня, одна только изба стояла, один двор и больше ничегошеньки… а в другом конце речки, вверху, другая одинокая избушка. И жили в этих избушках торпари, друг про друга не слыхивали. И вот пошла раз дочка торпаря, который далеко вверх по речке жил, в лес веники ломать. Наломала много, вязать стала. Связала много веников, да один-то в воду уронила. Упустила. Поплыл этот веник по речке. Как