Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук

Через письма мужчин семьи мы можем составить картину каждодневных дел Антонии на домашнем фронте, основным из которых было обучение вместе с Ливией много численных детей, живущих на Палатине под защитой этих двух матрон.[293] Кроме самых молодых членов династии Юлиев-Клавдиев и детей сенаторских семей, растущих под опекой Ливии, эти заботы распространялись также на принцев и принцесс из царских семей Армении, Фракии и Парфии, которые наносили продолжительные визиты в Рим, чтобы продемонстрировать сердечное согласие с владыками Средиземноморья.[294] Одним таким воспитанником был внук царя Ирода Великого, наследник Иудейского царства, Марк Юлий Агриппа. Его мать Береника была большим другом Антонии, а Юлий Агриппа ребенком был отправлен на воспитание к Антонии и вырос рядом с ее собственным сыном того же возраста, Клавдием. Он оставался в Риме до 23 года н. э.[295]

Такие методы обеспечивали местным царям тесную связь с режимом Юлиев-Клавдиев, усиливая их авторитет на подчиненных территориях, а также зарабатывая Ливии и Антонии репутацию истинных матерей империи. Но официальный образ этих двух женщин как воспитательниц чужих детей существенно дополняется описанием методов их обращения с Клавдием, зафиксированным его биографом.[296] Часто характеризуемый как паршивая овца в своей прославленной семье, Клавдий с детства страдал рядом недостатков, включая хромоту и тремор, бывшие, как нам ясно теперь, результатом церебрального паралича. Серьезно изучающий литературу, но при этом нуждающийся в постоянной опеке, Клавдий редко появлялся на публичных собраниях, а если и приходил, то укутанный до глаз в толстый плащ, скрывавший его скошенный подбородок.[297] Одно из сохранившихся писем от Августа к Ливии, датированное примерно двумя годами до смерти императора, видимо, представляет собой часть регулярной их переписки по этому поводу. В нижеприведенном отрывке Август обсуждает, позволять ли Клавдию появляться с семьей на предстоящих Марсовых играх.

Это редкий документ о внутренней политике семьи, он показывает, что воспитание детей в доме на Палатине во многом было политическим делом семьи. Хотя Антонии позволялось быть в курсе мер, применяемых по отношению к ее сыну, решения о нем принципиально принимались Августом в тесном взаимодействии с Ливией.

Хотя позднее Август пересмотрел свое нелестное мнение о способностях внука, объясняя в другом письме к Ливии, что действительно впечатлен ораторским умением мальчика, недостатки Клавдия, по-видимому, вызывали унизительные насмешки старших женщин дома — не бабушки Ливии и сестры Ливиллы, а самой Антонии. Говорили, что она пренебрежительно обращалась с младшим сыном, как с дураком и «монстром: человеком, которого Природа не закончила создавать, а лишь начала».[299] А Ливия, как говорили, избегала иного общения с ним, кроме как через короткие записочки, и объединила силы с Антонией, чтобы запретить многообещающему молодому ученому писать историю гражданской войны[300], которая предшествовала инаугурации Августа.[301]

В этом отношении Ливия и Антония делали не меньше, чем ожидалось делать от каждой хорошей римской матери для ее сыновей. Хотя не слышно было о большой привязанности между матерями и сыновьями, что позднее станет видно из переписки между императором Марком Аврелием (II в.) и его матерью Домицией Луциллой, римских женщин обычно и не хвалили за безумную любовь и нежность. Вспомните неодобрение Сенекой Октавии за то, что та слишком эмоционально отреагировала на смерть Марцелла. В глазах римских моралистов лучшее, что мать могла сделать для своего сына, кроме самостоятельного вскармливания грудью, — это отвратить его от соблазнов и направить на подходящие интеллектуальные занятия. Достижением было уже то, что чествовалась Корнелия и что она стала образцом, с которым будущие матери римских императоров пытались соревноваться. При явном разрыве между яркими сценами картин жизни на Палатине, нарисованными Светонием и другими биографами и официально пропагандируемыми женскими идеалами, Ливия удостоилась похвалы в официальных документах во время правления Тиберия за ее строгое наблюдение за образованием Клавдия.[302]

Хотя в некотором смысле Ливия и Антония делали одно дело, Антония имела гораздо более скромное общественное положение, чем ее свекровь, что отражало ее меньшую важность для мужчин семьи. В то время как более сотни дошедших до нашего времени статуй и монет могут быть с определенной долей уверенности идентифицированы как изображающие Ливию, то же самое можно сказать лишь про тринадцать портретов Антонии — и в отличие от постоянно изменяющегося образа Ливии, они сохраняют только один неизменный прототип.[303] Образцом его является так называемая «Антония из Уилтон-хауса», названная так в честь резиденции ее владельца, Томаса Герберта, восьмого графа Пемброка и Монтгомери. Когда Герберт купил этот бюст в 1678 году, сходство изображения Антонии с древними монетами было столь велико, что название «Антония» уже было выцарапано на левом плече бюста, увековечив ее личность.[304]