Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук

Но среди горестного плача, сквозь скорбящие толпы тек еще один поток — гнева и подозрения. Не прошло незамеченным, что по крайней мере два человека блистали своим отсутствием. Где, спрашивали люди, император Тиберий? Где его мать Ливия? Почему они не пришли оплакивать любимого народом принца?

Двадцатитрехлетнее правление Римом непопулярного второго императора Тиберия было противоречивым временем. Тиберий, вполне компетентный полководец, плохо подходил на роль политика — он и не должен был стать наследником. Запасная фигура, не имевшая ни шарма, ни политических талантов своего отчима Августа, неохотно делившего поводья управления империей с тем, кто «медленно ворочает челюстями», Тиберий носил пурпур неловко. Его правление было межеумочной эпохой, наполненной полумерами и в итоге скатившейся до полного деспотизма.[263]

Вражда между императором и Сенатом дополнялась конфликтом внутри самой императорской семьи. Частично они были вызваны плохими отношениями Тиберия со стареющей матерью Ливией, выдающееся положение которой в государственной структуре стало источником сильнейших трений между матерью и сыном. Корни этой вражды, по мнению древних историков, крылись в убеждениях Тиберия, который воспринимал присутствие женщины в общественной жизни как симптом политического хаоса, характеризовавшего эру Юлиев-Клавдиев после Августа. Однако смерть Германика стала самым серьезным кризисом за все правление Тиберия. Помимо того, что вспыхнули обвинения против императора и его матери, она вызвала громкий скандал между самим Тиберием и вдовствующей Агриппиной, подняв новые вопросы о роли женщин в общественной жизни, — вопросы, которые теперь двигались по пятам каждого следующего поколения женщин императорской семьи.

Теперь Ливия вступала в последнюю главу своей жизни. Более пятидесяти лет с того времени, как она вышла замуж за Октавиана, отделили ее от относительной безвестности и поставили на тропу постепенного превращения в императрицу. Так как она оказалась первой женщиной, выполнявшей эту роль, наследование власти ее сыном Тиберием, последовавшее за смертью Августа в 14 году н. э., означало, что теперь она стала первой римской вдовствующей императрицей и снова вошла в неисследованные воды.

Попытки прояснить новый статус Ливии в качестве «королевы-матери» начались еще до того, как состоялись пышные государственные похороны ее мужа и до публичного зачитывания в Сенате его завещания, которое Август тщательно скопировал в двух блокнотах более чем за год до своей смерти.[264] Оно подтверждало, что Ливия и ее сын были главными наследниками всего имущества Августа, которое составляло около 150 миллионов сестерциев. Тиберий получал две трети этого наследства, одна треть отходила Ливии. То была громадная сумма. Обычно женщины строго ограничивались в праве наследования: Lex Voconia, закон, существовавший с 169 года до н. э. и запрещавший женщинам получать по завещанию наследство, оцениваемое суммой более 100 000 ассов (самая мелкая единица римской валюты[265]).[266] Особый указ Сената позволил теперь Ливии унаследовать состояние, которое сделало ее самой богатой женщиной в Риме, — с учетом доходов от сельских имений, кирпичных производств и медных шахт, которыми она владела в Италии, Галлии и Малой Азии. В Египте она имела большое папирусное болото, виноградники, фермы, оливковые и винные прессы — возможно, переданные ей после того, как ее муж разбил Клеопатру при Акциуме.[267] Ливия недавно также стала наследницей по завещанию ее доброго друга Квина Салома из Иудеи, который передал императрице территории Ямния, Фасалис и Архелаис — область западнее реки Иордан, известную своими пальмовыми рощами и высококачественными финиками.

Однако, что еще важнее при общественной роли, предоставляемой ей новым имперским порядком, завещание Августа оговаривало также, что Ливия должна быть принята в его семейство Юлиев-Клавдиев. Это было жестом мужа своей жене, не имевшим исторического прецедента. Столь долго не давая ей почетного имени или титула, эквивалентного своему собственному, Август теперь хотел, чтобы Ливия была известна как Юлия Августа. Ее новое имя представляло официальный взлет и накладывало еще один новый штрих: ни одна другая женщина до того не получала женскую версию почетного титула, носимого ее супругом.[268] Впоследствии Августа стало официальным именем для многих последовательниц Ливии, чьи сыновья воссели на трон — так же как Август стало частью титула каждого римского императора.[269]

Август не обеспечил, как думают некоторые, своей жене равного положения с Тиберием, дав ей женскую версию своего имени.[270] Как и другие римские женщины, Ливия была отстранена от всех мужских политических занятий — в Сенате, в армии и на народных собраниях, она не играла никакой официальной роли в политике Палатина. В этом она имела нечто общее с современными президентскими супругами, чья роль конституционно тоже не определена. Но она, безусловно, теперь стала ближе всего к положению королевы и за время существования Рима, и это вскоре создаст проблему для ее только что облеченного властью сына. Эта проблема осложнится, когда Сенат предложит даровать ей привилегии помимо тех, что были указаны в завещании Августа.

И, наконец, еще одним спорным ходом оказалось назначение Ливии жрицей культа своего мужа. 17 сентября Август был посмертно объявлен богом, это позволило поклоняться ему под видом «Святого Августа». Религия была одной из тех сфер, где римским женщинам позволялось играть официальную общественную роль в качестве помощниц в религиозных церемониях или рупора общественного горя. Но за исключением весталок, ни одной женщине в Риме не было позволено выполнять какую-либо жреческую роль. В ее новом и подрывающем основы качестве Ливии позволили выполнять обязанности ликтора — обычно официально назначаемого заботиться о судьях, когда они передвигаются по городу. И все-таки, когда Сенат предложил, чтобы Ливию отныне называли mater patriae (Мать Отечества) — обыгрывание титула pater patriae, данного десять лет назад Августу, — и при этом официальный титул Тиберия должен был звучать как «сын Юлии» или «сын Ливии», новый император вынужден был использовать свое императорское вето.