Гуннхильд, северная невеста - Елизавета Дворецкая

– Пусти! – хрипло выдохнула она и попыталась вырваться.

– Тихо! – повелительно и властно, как собаке или лошади, одновременно воскликнул Харальд. – Ты как сюда залезла?

– Не твое дело! Пусти!

– Харальд, ну что там? Гуннхильд! Что с тобой? – кричал снизу Кнут. – Да подсадите меня кто-нибудь! – воззвал он наконец к хирдманам, которые предпочитали из осторожности не подходить ближе к священному камню. Пусть конунговы сыновья объясняются с богами, потомки все-таки.

Однако подсаживать его никто не решился, да и Харальд крикнул сверху:

– Не надо! Мы сейчас спустимся. Ну, пойдем! – обратился он к Гуннхильд и встал, по-прежнему держа ее за обе руки и собираясь поднять. Теперь он сердился на виновницу всего произошедшего. – Довольно ты набегалась! Чем тебе не спалось у матери в покое, что захотела поспать на камне? Может, желала увидеть вещий сон? И как, понравилось? Я-то за эту ночь такого навидался!

Гуннхильд не шевелилась, и он сам поднял ее на ноги. Однако она так замерзла и все ее члены так онемели, что стоять она не могла и снова почти упала на свою подстилку из рыжей сухой хвои.

– Ч-что с м-моим братом? – еле выговорила Гуннхильд.

Об этом она подумала в первую очередь, когда осознала свое положение.

Уже рассвело – стало быть, так или иначе все кончено!

– Я у-убил его! – рявкнул Харальд, и его постоянное заикание в сочетании со слабым, дрожащим и хриплым голосом девушки придавало этой беседе нелепое и жуткое звучание. – Как же вы мне надоели, Инглинги! Вашей тупостью и отвагой я сыт по горло!

Убил… Ее брат убит… как она и думала… и сейчас она вернется в усадьбу, и все пойдет по-старому, только теперь уже почти без надежды на благие перемены…

Харальд по-прежнему держал Гуннхильд за обе руки, не давая упасть. Стоя вплотную к нему, она высвободила одну руку. Он выпустил ее, полагая, что девушка уже может обойтись без поддержки. Она скользнула взглядом по его фигуре и заметила пятна и брызги крови, усеявшие подол рубахи и кюртиль из синей шерсти. А еще заметила два ножа: небольшой поясной нож и скрамасакс – с левой стороны. Скрам слишком длинный, его не вытянешь из ножен одним движением…

Незаметно опустив руку, она коснулась ремня Харальда, будто в поисках опоры, а потом быстро выдернула из ножен поясной нож и со всей силы ударила Харальда в бок.

Он скорее ощутил ее движение, чем почувствовал боль; с коротким криком он отшатнулся, одновременно хватая ее за запястье руки с ножом. Гуннхильд дернула руку на себя, но безуспешно; Харальд так стиснул ее запястье, что едва не вывихнул. Он заломил ей руку, и Гуннхильд вскрикнула от боли, сгибаясь пополам. Харальд вырвал нож. Лезвие его было слишком коротким, и, благодаря трем слоям шерстяной одежды, погрузилось в тело не более чем на сустав пальца. К тому же лезвие было предназначено лишь для разделки мяса, а рука Гуннхильд после этой ночи была не так сильна, как у валькирии на поле битвы. Тем не менее кровь шла из раны на боку под ребрами; Харальд бранился, но не решался выпустить руку Гуннхильд и что-то сделать со своей раной.

– Да что у вас там происходит? – кричал снизу Кнут, который слышал какие-то подозрительные звуки, но ничего не видел.

– Дерутся! – кричали поодаль стоящие хирдманы, способные видеть поверхность камня.

– Она его убила!

– Зарезала!

– Тролли, да подсадите вы меня!

Несмотря на мнимое убийство, хирдманы медлили: Харальд стоял на ногах, держал ведьму за обе руки и не был похож на человека, которому нужна помощь. Наконец он подтолкнул Гуннхильд к краю Серой Свиньи, схватил за запястья и с криком: «Лови!» – спихнул вниз.

Гуннхильд вскрикнула, вдруг повиснув в пустоте и ударившись о боковую поверхность камня. Но тут уж Кнут не растерялся: живо подхватил ее, поставил на землю и обнял, чтобы не упала.

– Что с тобой? – В глаза ему бросилось смазанное пятно свежей крови у нее на руке. – Ты ранена?

– Нет, это я ранен! – злобно крикнул Харальд, спрыгивая наземь. – Твоя ведьма пыталась меня убить моим собственным ножом!

– Так тебе и надо! – К Гуннхильд наконец вернулся дар речи. – Жаль, нож у тебя короткий и тупой, как ты сам! Ты убил моего брата – так что мне было, поцеловать тебя?

– Да он не убил его! – закричал Кнут. – Твой брат жив, только ранен! Ингер не дала его добить!

– Тоже лезет куда не надо… – сердито ворчал Харальд, зажимая рану на боку. – Эй, что смотрите, дайте что-нибудь перевязаться!

Кто-то оторвал полосу от подола, Харальд снял пояс, расстегнул кюртиль, его спешно перевязали прямо поверх нижней рубахи.

– Пошли уже! – Он взмахнул рукой. – Тролли б вас всех взяли! Слушай, ты, ведьма!

Харальд решительно вырвал Гуннхильд из объятий Кнута, схватил за плечи и притиснул к священному камню.

Она смотрела ему в глаза, ожидая, что сейчас он ее убьет, но скорее надеясь на это, чем страшась. И он, увидев в голубых глазах девушки некое оцепенение решимости вместо страха, вдруг утих. Внезапно он осознал, что в его руках существо пусть и слабое телом, но не менее сильное духом, готовое действовать, как велит долг, и не боящееся смерти. Это было совсем не то, чего он ждал от хорошенькой смешливой девушки, и Харальд даже слегка растерялся, хотя по-прежнему был зол на нее.

– Слушай меня! – повторил он, склонившись к самому ее лицу и прижав оба ее запястья к камню. – Твой брат жив, хотя стоило бы его убить. И твоя бабка жива, хотя она пыталась себя убить у всех на глазах, и это ее кровь у меня на одежде. Решимости вам не занимать, да вот руки слабы. И теперь только от тебя зависит, будут ли они оба жить и дальше. Если ты попытаешься что-то сделать с собой, то я своими руками вырежу ребра твоему брату. А за твоей бабкой никто не станет ухаживать, и она умрет, как больная собака. Ты п-поняла?

Он требовательно смотрел ей в глаза, ожидая ответа. Гуннхильд кивнула, почти невольно, подавленная этим натиском. Он приковал ее к камню, и она ощущала себя полностью во власти этого сильного и злого человека. Но главное, он сказал, что ее родичи живы и нуждаются в ней.

– Поклянись, что больше ничего не выкинешь, пока мы хотя бы не вернемся в усадьбу, – потребовал Харальд.

Сейчас она готова была пообещать что угодно, лишь бы ей позволили еще хоть раз взглянуть на Асфрид и Рагнвальда. Но не могла вымолвить ни слова: глаза Харальда были так близко, почти вплотную, и Гуннхильд растерялась, почти забыв, о чем они говорят.

И его взгляд вдруг изменился, будто он тоже подумал о чем-то другом. Вдруг мелькнуло чувство, что сейчас он поцелует ее, и почему-то эта мысль так взволновала ее, что стало жарко.

– Клянусь… Фрейей, – прошептала Гуннхильд.

И при этих словах им обоим вспомнилось видение сада с багряной листвой и крыша с золотыми щитами. У Гуннхильд мелькнуло в памяти ощущение ласкового тепла, согревавшего ее этой холодной ночью на жестком камне, а у Харальда – женская фигура возле лежащей беглянки, исчезнувшая от одного его взгляда, мгновенно и беззвучно, тает легкая как рябь на воде.