Хроники пикирующего Эроса - Анна Яковлева

Итак, отношение к другому как к себе подобному не стало типичным в XX веке. Применительно к теме это означает, что и женщина не относится к себе как к человеку, а ведь личностность — это тот факт, который живет собственной осознанностью: прежде чем личностью стать, необходимо ею себя осознать. Однако именно сейчас женщина превращается в личность, проделывая над собой ту работу, которая мужчиной, пусть иными средствами и в иных обстоятельствах, уже худо-бедно проделана, и в этом — залог возможности выхода из кризиса. Футурологические прогнозы в этой области различны — от передачи власти в руки женщин (западный феминизм радикального крыла) до, как уже упоминалось, «резкого взлёта мужской роли». Феминистские авторы вменяют в вину маскулинной культуре все наличные мировые проблемы, включая экономический и экологический кризисы (забывая, что существовать «после» еще не значит существовать «по причине»). Последствия «смены власти» в культуре предсказать сейчас трудно. Несомненно, однако, что женщина XXI века, по слову Вяч. Иванова, «ключарница жизни и смерти, вечная невеста, временная жена, всегдашняя мать, она должна в то же время высоко нести, как сестра, Прометеев огонь Человека… Она хотела бы себе света, себе самой солнца, света своей мгле… и призвана нести рукою семя света и солнца сама, ибо сама захотела утвердить в себе сестру сынов Прометея».

Она рыдала, вцепившись зубами в подушку софы, чтобы не голосить на потеху соседям, и этот жест я не забуду никогда. Понимаешь, мычала она, понимаешь, он… насильно, насиии-и-ильно, и горлышком винной бутылки, сзади… сказал… новизны хочу, ощущений новых… и всё там разорвалось… а врач: если женщина не захочет, никто её не изнасилует, ты сама виновата, сама… Подруга рассказывала, как её изнасиловал муж. Любимый — до того. Маленькая дочка, хорошая семья.

Листаю страницы женских форумов. Истории о насилии над женщинами, рассказанные самими женщинами. Насильники — не только маньяки, как принято считать, их-то как раз немного на свете. Насильники — знакомые, бой-френды, мужья. И белеют костяшки пальцев, сжимающие «мышку». И пересказать нельзя, цитировать невозможно: нет слов для таких вещей. Долгие годы молчания на эти темы привели к тому, что для описания нормального секса или сексуального насилия, всё равно, не выработан нормальный язык: есть или чудовищный язык милицейских/полицейских протоколов, или медицинский воляпюк, или мат. «Грязное», коим и считалась сексуальная жизнь на протяжении долгого времени, достойно только такого языка, да. Как корабль назовёшь, так он и поплывёт. А называют исходя из собственного мироощущения. Нет слов — нет секса: ни как нормы, ни как патологии. А потому я лучше приведу статистику и результаты социологических опросов.

Наши люди боятся вступать в сексуальные отношения, часто предпочитая на время или на всю жизнь половую абстиненцию. Потому что начало половой жизни в России может стать концом жизни нормальной. 60 % населения фертильного возраста в России живут вообще без секса. Это — следствие нашей традиционной культуры, репрессивной по отношению к удовольствиям вообще и к сексуальным радостям — в особенности. Её оборотная сторона — безобразный разгул. Когда нет нормы, нет и отклонения от неё. Так и качается маятник в обществе: от ханжества к похабству и обратно. При этом почти 100 % из тех, кто сексуальную жизнь всё же ведёт, занимаются этим, назло блюстителям строгой нравственности, репрессивной по отношению к удовольствиям, ради удовольствия, а не ради деторождения.

Только 55 % россиян довольны своей сексуальной жизнью. Это самый низкий уровень в мире. Мужчины боятся импотенции больше, чем войны, при этом каждый третий мужчина после 40 лет в России — импотент. К 50– летнему возрасту 33 % россиянок так не узнали, что такое оргазм (в Европе эта цифра в два раза меньше). 75 % российских женщин были вовлечены в сексуальные отношения тогда, когда им этого не хотелось, то есть были изнасилованы.

До 97 % случаев криминального сексуального насилия остаётся вне рамок официальной статистики — в милиции/полиции тоже бытуют мифы о том, что «раз изнасиловали, значит сама виновата», в общественном мнении подвергнуться насилию — это позор женщины, а не насильника. Меж тем уже было сказано: «Нет никакой разницы между изнасилованием и тем, что тебя переезжает грузовик, за исключением одного: потом мужчины спрашивают, получила ли ты удовольствие». Американская психиатрическая ассоциация приравнивает стресс в результате сексуального насилия к стрессу людей, переживших землетрясение, травму на войне, автокатастрофу. При этом в обиход уже вошёл термин «привычное насилие», иными словами, повторяемое многократно и на протяжении долгого времени.

В природе нет сексуального насилия вплоть до убийства самки (в отличие от убийства самца какой-нибудь паучихой или больного новорожденного оленёнка самой матерью). Насилие как доминирующая составляющая сексуального поведения — человеческое изобретение, в пределе это — сексуальный маньяк. Недаром же в некоторых древних языках еда и совокупление обозначались одним словом. И кулинарные аллюзии тут значимы: «сладкая женщина», «вишенка», «съел бы тебя». Вот если остановиться и подумать. Съел бы. Переварил. Чтоб не было.

Принято считать, что у всего живого — три основных инстинкта: пищевой, половой и инстинкт агрессии. Два или три «в одном флаконе» — «творческая находка» человека.

Среди антропологов бытует мнение о «врождённой агрессивности» мужчины. То есть кто не спрятался, он не виноват. В такой интерпретации мужчина — насильник «по природе своей», а сексуальное насилие присуще всем культурам в любую историческую эпоху.

Есть и другая позиция, а именно: в каждом обществе — своё представление о норме, и то, что нам может казаться сексуальным насилием, в других культурах таковым не является.

Радикальный феминизм сформулировал идею: «Патриархат — религия насильников». Однако трудно ныне заявлять, что Америка — страна патриархата, в то время как, согласно социологическим исследованиям, каждый третий американец, например, способен на сексуальное насилие.

Очевидно, следует искать объяснение не в мужской физиологии, не в сексуальности как таковой и не в существовании особого типа мужчин, склонных вообще к насилию, а в социокультурном контексте той или иной гендерной системы.

Уже в Античности появляются идеи о сексуальном удовольствии как зле и о сексе как болезни. Указывали, например, на сходство полового акта с эпилепсией, истерией и другими конвульсивными состояниями. Однако встречаются и рекомендации использовать половую активность как средство против эпилепсии.

В эпоху Средних веков сексуальность, репрессированная официальной идеологией, прорывалась как ересь, как карнавальный разгул — и как чистый садизм; есть свидетельства о том, что присутствовавшие при пытках инквизиторы испытывали оргазм, наблюдая за мучениями жертв.

Новое время занялось интенсификацией тела — появляется культ здоровья, телесности, но одновременно продолжается и патологизация тела и полового акта: и в поздние времена сексуальное поведение будет считаться основой болезней и быть под постоянным подозрением.