Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова

папу о Хаасе. Папа смутился и подтвердил, что знал его, ему также было известно, что Хаас саботировал поиски урана, чтобы не дать в руки Гитлеру новое чудо-оружие. Среди тех, кто служил в СС, по словам папы, было немало критически настроенных к власти, не принимавших захватнические планы Гитлера, более того – некоторые вступали в эту организацию лишь затем, чтобы тем самым внушить вышестоящему начальству свою благонадежность и получить фору для самостоятельных, нередко «подрывных» действий. Подозреваю, что, как все идеалисты, папа склонен был приписывать идеализм, собственное инакомыслие и внутреннее неприятие происходящего многим из тех, с кем работал бок о бок и чьи профессиональные заслуги не мог поставить под сомнение. <…>

Папе было уже к сорока, когда он подпал под так называемую «тотальную мобилизацию» и был направлен на Западный фронт, в Нормандию. По-видимому, папе не пришлось долго воевать, сначала он попал в плен к американцам, бежал из лагеря и уже после капитуляции сдался советским солдатам. О первых годах в Сибири папа тоже вспоминал вслух не очень охотно. Вначале он был простым рабочим на железном руднике, но вскоре его, как квалифицированного специалиста, которых обескровленной войной стране недоставало, взяли в ГОК штатным геологом. Тогда и познакомились мои будущие родители – мама работала в конторе комбината счетоводом. Как-то папа попросил ее помочь выписать ряд книг из райцентра: он откладывал часть зарплаты военнопленного на покупку необходимой литературы для совершенствования своего русского, например немецко-русского геологического словаря (спустя много лет это отозвалось в нашей с ним совместной работе над немецко-русским и русско-немецким словарями горного дела). В 1949 году папа ходатайствовал о получении советского гражданства и, как только просьба была удовлетворена, зарегистрировал брак с мамой. В 1950 году у них родилась я. В свидетельстве о рождении меня записали Антониной Игоревной (Инго – Ингвар – Игорь) Твороговой, но когда я получила паспорт, то добавила к маминой фамилии фамилию отца. Папа, узнав, покачал головой, но от меня не укрылась его робкая радость. Но как была удивлена я папиному подарку к совершеннолетию, сделанному настолько заблаговременно, насколько, пожалуй, способна лишь немецкая рачительность, – деньгам на моем собственном счете. Папа открыл его, как только я родилась, и положил на него все свои сбережения.

Почему папа не стремился, как подавляющее большинство пленных, вернуться на родину? Помимо любви к маме, которую не отпустили бы с ним, тут было и другое: как сказал мне сам папа, он хотел начать новую жизнь, начать с нуля. Вероятно, Германия ассоциировалась для него с прежними заблуждениями, с катастрофой, в которую она увлекла за собой столько стран, народов, людей. К тому же там не осталось и человеческих связей: жена и сын, Антон, в память о котором я названа, погибли, когда американская авиация бомбила Кемниц, нынешний Карл-Маркс-Штадт. Наконец, не исключено, что папа рассматривал свой дальнейший труд в СССР как искупительный – на благо страны, более других разоренной войной.

Не то же ли самое отталкивание от всего, что осталось там, на исконной родине, включая собственные успехи, заставило папу в Советском Союзе резко изменить профиль научных интересов? Он уже не возвращался к изучению урановых руд, его послевоенная исследовательская работа касалась изучения Ангаро-Витимского батолита, гранитоидов докембрийских формаций Забайкалья. Отдельно упомяну папин интерес к поверхности, или границе Конрада… <…>

Папа все же был по складу своему человеком науки, склонным больше к исследовательской, лабораторной работе, но, работая на ГОКе, почти потерял надежду вернуться в науку. Счастливая находка – новооткрытый минерал (дисульфид железа), названный папой антонитом, – свела его с геологами из Института земных недр, ныне уникального в Сибири Института литосферы, и спустя некоторое время папу пригласили туда работать. Двенадцать лет папа отдал институту, где был всеми ценим, обзавелся почти дружескими связями и под конец этих в целом счастливых лет возглавил лабораторию рудогенеза – вскоре после того, как защитил кандидатскую диссертацию на тему «Структура Рудногорского рудного узла Ангарской железорудной провинции» (заметки к диссертации папа писал по-немецки, над их оформлением в окончательный, русский текст мы работали вместе). Однако пришлось проститься и с лабораторией, и с Сибирью: здоровье, в первую очередь мамино, но и папино отчасти (они были уже очень немолоды), требовало смены климата. Вот тут судьба и послала папе еще один подарок, которыми как будто на свой лад утешала его, потерявшего самое дорогое, во второй половине жизни. (К таковым подаркам я отношу встречу с моей мамой, возвращение сначала к квалифицированной работе по профессии на ГОКе и затем возвращение в науку благодаря коллегам из Института литосферы.) Так вот, маленьким чудом можно считать предложение, сделанное папе Институтом геологии рудных полезных ископаемых АН СССР (ИГРПИ – наполовину тезка, как шутили потом и даже обыграли на папином юбилейном торжестве коллеги). Начался, наверное, самый плодотворный, московский период папиной жизни. <…>

Написать этот краткий очерк о папе подвигло меня осознание уникальности его жизненного пути, который можно сравнить с диптихом, слово, – аккуратно распадается он на два почти равных отрезка, словно бы пройденных двумя разными людьми. И я не берусь сказать, двигались ли они из одной точки в противоположных направлениях или шли друг другу навстречу.

Для меня важно, чтобы об этой судьбе узнали читатели в ГДР, потому что как ученый папа, безусловно, принадлежит двум странам – Советскому Союзу и Германии, той, разумеется, которой наследует демократическая республика. Не только те, чьи имена составляют оглавления энциклопедий (Иоганн Георг Гмелин, Петр Симон Паллас, Карл Эрнст фон Бэр, Георг Вильгельм Стеллер…), но и те, чьи имена отзываются глубоким уважением и гордостью знакомства лишь у тех, кто знал их непосредственно, так называемые рядовые люди могут в каждодневной своей работе открывать двум великим народам друг друга с лучшей стороны, служить без дополнительных к тому усилий живыми мостами между нашими странами. Я не хочу противопоставлять первых вторым как исторических личностей. Мой папа, Инго Хубер, Игорь Иванович, как он любил, чтобы обращались к нему его сотрудники, – тоже история, пусть и совсем недавняя, но которая, в отличие от истории «личностей» и «фактов», никогда не станет прошлым. И не папа для меня часть этой «большеформатной» истории, а, напротив, она – всего лишь ставшая общим достоянием часть этой родной мне жизни.

Sehr geehrte Frau Tvorogova-Huber!

Ich heiße Anton Haas. Ihr Artikel über Ihren Vater in der «Geologischen Rundschau» konnte mich aus persönlichen Gründen nicht gleichgültig lassen. Zunächst möchte ich Ihnen dafür danken, dass ich die Vor— und Nachnamen meines Vaters gedruckt sehen