Роковые обстоятельства - Олег Валентинович Суворов

афоризм такой придумал: Россия — это родина многих достойных людей и самого скотского отношения к человеку!

— И поэтому ты решил из верноподданного сделаться нигилистом?

— А как еще отомстить этим держимордам? Получу от организации револьвер и начну делать пиф-паф, — тут Ливнев дурашливо прищурил один глаз и выставил вперед указательный палец.

— С ума сошел? — охнул Денис.

— Ха! Посмотрим, что ты сам запоешь, когда тебя тоже прищучат!

Глава 19

СЛЕДОВАТЕЛЬ И СТУДЕНТЫ

Макар Александрович Гурский хорошо помнил высказывание Бисмарка, что разрушительные перевороты, глубоко потрясающие общественный быт, черпают свою силу не в отвергнутых требованиях радикально настроенного меньшинства, а в неудовлетворенных справедливых желаниях большинства. Поэтому трагическая казнь народовольцев была воспринята им философски — как неизбежная расплата за роковые ошибки и нетерпимость юношеского максимализма, стремящегося переделать мир как можно быстрее и невзирая на чаяния того самого народа, во имя счастья которого все якобы затевалось.

Сам Гурский никогда не занимался и не имел ни малейшего желания заниматься политическими преступлениями, тем более что для этого существовало охранное отделение. Ему вполне хватало уголовщины и… красивых женщин! Да-да, если в политику преимущественно шли те из представительниц слабого пола, которым грозила перспектива остаться старыми девами, то в уголовных преступлениях зачастую оказывались замешаны такие красотки! Естественно, что для женолюбивого Гурского заниматься подобными делами было гораздо интереснее.

Основным достоинством хорошего следователя Макар Александрович считал не столько хорошо развитую интуицию, сколько педантичность и скрупулезность, называя их про себя «повивальными бабками озарения» — того счастливого озарения, которое способно разом высветить всю картину преступления, если до этого были тщательно собраны все мельчайшие осколки мозаики в виде следов и фактов. Самое любопытное заключалось в том, что эта самая педантичность, более свойственная представителям германской нации, изрядно противоречила характеру Гурского, который в обычной жизни нередко проявлял чисто русскую бесшабашность. Как известно, в любой истинно российской натуре преспокойно уживаются крайности, и именно потому русские столь терпимы к самым невероятным сочетаниям добра и зла, отчего и возникает большинство терзающих их конфликтов.

Итак, Макар Александрович, подключив к делу всех своих помощников, принялся педантично разыскивать извозчика, который вечером первого марта находился вблизи от Пассажа, в одном из залов которого и состоялась премьера любительского спектакля, где дебютировала Надежда Симонова. Гурский дал указание «искать того, кто отвозил молодую взволнованную барышню в меховой жакетке и шляпке с вуалью».

Разумеется, эта работа заняла не один день, но, в конечном итоге усердие и терпение сыщиков были вознаграждены сполна. Извозчик по имени Парамон Ильин заявил, что в тот день он дежурил возле одного из подъездов Пассажа, выходившего на Садовую улицу и хорошо запомнил «заплаканную молодую барышню», которую подсадил к нему в сани некий «господин студент» — похоже, ее хороший знакомый.

— И куда он потом делся? — заинтересовался Макар Александрович.

— Так ведь тоже в мои сани сел! — простодушно отвечал извозчик.

— И что было дальше?

— Я отвез их в Столярный переулок.

— Дом запомнил? Показать сможешь?

— Делов-то! Да и чего показывать-то — дом пятиэтажный, зеленый, прямо напротив Кокушкина моста.

— А как выглядел этот студент?

Простой с виду вопрос вызвал у Парамона Ильина большое затруднение — похоже, помнить «в фасад» чуть ли не все здания города, ему было проще, чем физиономии своих седоков.

— Кажись, обныкновенно, — неуверенно вымолвил извозчик, — высокий, худой, еще небритый…

— Эх, ты! — усмехнулся Гурский. — Да под такое описание подходят почти все российские студенты. Какие-нибудь особые приметы были?

— Глаза у него какие-то ошалелые, — после долгих раздумий припомнил Парамон. — Да и дергался он постоянно: «Гони, говорит, брат дядя, да поживей, а то ни хрена не получишь на водку…»

— Что еще? Он говорил в пути? Может, девушку по имени называл? Или она его?

— Извиняйте, господин следователь, но ничего больше не помню!

— Ладно, и на том спасибо.

Немедленно отправившись в Столярный переулок, Макар Александрович без труда нашел описанный извозчиком дом, после чего принялся опрашивать молодого дворника на предмет того, в каком номере проживает «худой и небритый» студент.

— Да, есть тут один, — с охотой отвечал тот и даже назвал фамилию — Раскольников, — но он, кажись, уже и не студент вовсе…

— А как выглядит? — нетерпеливо спросил Гурский. — Высокий, дерганый, с ошалелыми глазами?

— Нет, ваше благородие, — отчего-то засмеялся дворник, — у Родион Романовича глаза задумчивые, а тот, который ошалелый, это его приятель.

— А ты почем знаешь?

— Так он, надысь, к нему и прошел!

— То есть ты хочешь сказать, что они сейчас вдвоем? — не поверил своей удаче следователь.

— Ну, дак, ежели еще все пиво свое не вылакали, то наверняка вдвоем и сидят!

Макар Александрович бегом бросился наверх — разыскивать названный дворником номер. Заглянув по пути в распахнутую настежь дверь хозяйской кухни, из которой несло кислыми щами, он поинтересовался у кухарки: дома ли господин Раскольников?

— А где ж ему быть? — громко отвечала эта задорная деревенская баба по имени Настасья. — Ведь он целые дни-то деньские, как пес, дрыхнет!

Удовлетворившись этим ответом, Гурский взобрался на пятый этаж и громко постучал. Небритый, большеносый юноша с покрытыми красной сыпью щеками почти тут же открыл дверь, окинув его таким взглядом, что Макар Александрович сразу вспомнил про «ошалелые глаза» и с этого момента уже не сомневался в своей удаче.

— Могу я видеть господина Раскольникова? — деловито осведомился следователь.

— Отчего же нет? — весело откликнулся студент — Вон он, на постели как зюзя валяется, — и посторонился, давая Гурскому войти.

Находившаяся под самой кровлей каморка «походила более на шкаф, чем на квартиру». В ней были желтые, местами отставшие от стен обои и крайне низкий потолок, поневоле заставлявший сутулиться даже человека среднего роста. Из обстановки имелось три стула, один из которых был совершенно сломан, да еще крашеный стол в углу, перед окном. На этом столе, прямо поверх книг и тетрадей, стояло несколько открытых пивных бутылок. Чуть ли не половину комнаты занимала ободранная старая софа, на которой, закинув руки за голову, лежал хозяин этой каморки. Русоволосый и красивый, он темными глазами встревоженно уставился на следователя, после чего сделал приглашающий жест рукой.

— Прошу садиться. Чему обязан?

— Для начала позвольте представиться, — кое-как пристроившись на шатком стуле, боком к двери и лицом к лежащему, внушительно заговорил следователь: — Пристав следственных дел Макар Александрович Гурский.

— Гурский? — воскликнул Раскольников. — Но, позвольте, а где же Порфирий Петрович?

— Какой Порфирий Петрович? Не имею чести знать этого господина, да это и неважно, поскольку я пришел сам по себе. Ваше имя мне известно, однако ваш приятель