Столетняя война - Эжен Перруа

Ибо ни один король после Филиппа Красивого так не ощущал королевского величия и никто после Людовика Святого так, как он, не сознавал обязанностей, сопряженных с его саном. Щепетильный, порой до крайности, он всегда хотел удостовериться в своей законной правоте, убедиться, что налоги собираются лишь для блага королевства, что его войны справедливы, что все его поступки направляются законом. В его царствование легисты[63] станут королями; Эдуард III однажды не без презрения назовет его «адвокатом». Его честность будет казаться казуистикой, умение — изворотливостью, доводы — демагогией. А он восстанавливал досадно прерванную давнюю традицию Капетингов, всегда старавшихся привлечь право на свою сторону, даже ценой интеллектуальных построений, порой граничащих с виртуозностью. Суровый искус двух регентств, сначала с 1356 по 1360 г., а потом в первые месяцы 1364 г., научил его не доверять людям, обходить затруднения, сгибаться под бурей, терпением и цепкостью разрушать самые опасные коалиции. Карл — именно такой король, какой был нужен ослабленной, временно расчлененной Франции, которая сомневалась в своем настоящем, а то и в будущем, и с высоким чувством правоты своего дела сочетал дешевые приемы, хитрость, уловки, недобросовестность, лишь бы избежать полной гибели: нужда не знает закона — говорят политики.

Часто заявляют, что Карл, не доверяя своим братьям, систематически отстранял их от власти. Нет утверждения, более далекого от истины. Хороший супруг (преждевременная кончина Жанны де Бурбон сделала его безутешным), хороший отец (как он радовался рождению будущего Карла VI!), он был и верным, великодушным братом, порой чрезмерно снисходительным. Людовик, герцог Анжу и Мена, — честолюбец, алчный до власти и денег, но отнюдь не лишенный политического чутья. Назначенный в 1364 г. наследником престола, он потребовал, чтобы в дополнение к апанажу ему отдали Дофине. Ему предложили только Турень, чтобы он владел ею до рождения дофина. Ему дали пост наместника Лангедока, который он сохранит в течение всего царствования Карла V. Исключительная должность, позволяющая герцогу Анжуйскому не только использовать ресурсы богатейшей провинции королевства, но и проводить собственную политику, которая чаще всего вторит политике короля: притязания на бывшее королевство Майорку[64], вмешательство в дела Кастилии, скрытые помехи действиям администрации Черного принца в Аквитании; герцог, порой предвосхищая желания брата, принял участие не в одном деле, подготовившем возобновление войны. Иоанн, второй принц «королевских лилий», отличался меньшим честолюбием. Сначала он был графом Пуатевинским и Маконским, после мира в Бретиньи ему отдали Берри и Овернь вместе с титулом герцога. Благодаря долгому пребыванию в Англии в качестве заложника он сохранил там связи, использовавшиеся королем при переговорах по деликатным вопросам. Вместе с герцогом Анжуйским принял участие в отвоевании Пуату, и эта провинция была добавлена к его апанажу. Наконец, Филипп, любимец отца, в 1363 г. был только герцогом Туренским. Иоанн Добрый дал ему пост наместника Бургундии, совсем недавно присоединенной к королевскому домену, втайне пообещав передать ее в апанаж. Карл в первую очередь поспешил выполнить отцовское обещание, осыпав младшего брата привилегиями, земельными пожалованиями, разрешениями на откуп налогов. Вскоре мы увидим, как он увеличит могущество брата, обеспечив ему наследование богатой Фландрии. Разве оказал бы он столько милостей братьям, если бы не доверял им?

Но хоть он и жаловал им провинции, назначал их в состав посольств, доверял руководящие посты, основная власть им не доставалась. Это совершенно естественно, и ничего особо нового здесь нет. Не в традиции французской монархии позволять принцам крови распоряжаться на совете короны: пример Карла Валуа при последних Капетингах стал исключением. Как и его предшественники, Карл V отныне предпочитал людей невысокого рода, мелкопоместную знать, которая была всем ему обязана, преданных клириков и горожан, иногда даже авантюристов и выскочек: эти люди легче, чем магнаты, привыкали к административной рутине, лучше поддерживали преемственность в управлении. Некоторых он унаследовал от отца, и души их были не слишком чисты: таков, к примеру, сомнительный Жан де ла Гранж, аббат Фекана, который был казначеем Франции, прежде чем стать кардиналом Амьенским и даже претендовать на тиару. Другие в большинстве хоть и заботились о своем состоянии, но были честными чиновниками и добросовестными парламентариями: это Жан и Гийом де Дорманы, последовательно занимавшие пост канцлера, первый президент парламента Пьер д'Оржемон, прево Парижа Юг Обрио. Отдельно надо упомянуть Бюро де ла Ривьера, мелкого дворянина из Ниверне, конфидента Карла V в последние годы жизни, и особенно военачальников — Дюгеклена и Жана де Вьенна.

Уже при жизни бедный бретонский рыцарь[65] пользовался популярностью, совершенно несоразмерной его талантам или же его подвигам. С тех самых пор в памяти людей имя Карла V неотделимо от имени его коннетабля, легендарного святого паладина. Повинна в этом не только неудобоваримая поэма Кювелье[66], длинная песнь рапсода, наполненная наивными анекдотами и невероятными легендами, — французский ответ на дифирамбы герольда Чандоса Черному принцу и его гасконским капитанам, создавшие им дутую славу. Фруассар, хорошо знавший предмет и точно выражавший чувства рыцарей, не меньше удивлялся фавору Дюгеклена и с не меньшей готовностью восхищался его геройскими деяниями. В лице этого заурядного капитана, неспособного выиграть сражение или успешно завершить мало-мальски значительную осаду, но умевшего повести за собой грабительские банды рутьеров (видевших в нем своего хозяина), раздувшегося от сознания собственной значительности и притом щепетильного в вопросах рыцарской чести, Франция Карла V обрела военачальника по своей мерке — для решения рутинных задач, которые только и были ему по плечу. Когда он поступил на службу к королю накануне восшествия того на престол и на исходе проведенной в нужде молодости, богатой одними затрещинами, бедный бретонский рыцарь был всего лишь капитаном рутьеров, любителем набегов и грабежа, однако превосходящим себе подобных железной властью, умением добиться от своих наемников суровой дисциплины. Его гробница в Сен-Дени показывает, что физически он был некрасив: большая голова на квадратных плечах, сильно приплюснутый нос, и лишь в улыбке видна человечность. В силу вещей его призвание — иметь дело со скудными ресурсами, небольшими силами, проводить короткие вылазки, налеты, стычки. Даже его выжидательную стратегию нельзя поставить ему в заслугу — эту стратегию навязал ему король. Всякий раз, когда он выскальзывал из-под королевской опеки и действовал по своему разумению, то искал полевого сражения и терпел в нем разгром — при Орее, при Нахере[67]. Жаден и кичился недавно полученными титулами: он граф Лонгвиля милостью Карла V и герцог де Молина милостью короля Кастилии. И однако в момент опасности мудрый король, не задумываясь, заставит завистников умолкнуть: он доверит Бертрану меч коннетабля, то есть главнокомандующего королевскими армиями. Фигура Дюгеклена снова блистательно соответствует потребностям момента. За десять лет, которые ему остается жить, он скудными средствами изгладит позор договора, заключенного в Кале. Его слава затмит славу всех остальных капитанов, всех остальных соратников короля: что такое рядом с ним энергичный Жан де Вьенн, сухопутный человек, которого в это же время назначили адмиралом и который, никогда не выходя в море, полностью восстановит королевский флот?