Краденое счастье - Мария Воронова

Но как ни страшен мир науки, все же очень сомнительно, что серийный убийца нашел в нем пристанище. Царьков? Сволочь и нарцисс, но, кажется, вполне доволен миром и собой, адекватно реализует свои амбиции, к чему еще рисковать? Особенно если имеешь административный ресурс извести неугодного тебе человека придирками и доносами в вышестоящие инстанции. Клименко? Типичный эпилептоид, и по психотипу в принципе подходит. Но с другой стороны… Миром, может, он и недоволен, а вот собой – полностью! И череда молодых жен косвенно свидетельствует, что у него нет особых сексуальных проблем.

Доцент Сережкин? Только если ему ставят бутылку за каждую убитую женщину. Ну а завотделением слишком явно ненавидит человечество, чтобы быть тайным маньяком.

Зиганшин понял, что не может судить объективно, потому что искренне восхищается Сережкиным и Тиглиевым и совсем не хочет думать о них плохо.

Впрочем, «подходит – не подходит», «может – не может» – это не что иное, как гадание на кофейной гуще. Если серийный убийца настолько организован, что умеет носить «маску нормальности», то маска эта может быть любой: и мизантроп, и алкаш, и кто угодно.

Поэтому нужно отбросить психологическую лабуду и сосредоточиться на сборе оперативной информации. Покопаться в прошлом этих людей, не было ли у них точек пересечения с Реутовым, не пропадали ли люди в их окружении, да просто изучить биографии, иногда благодаря рутинным проверкам всплывают самые неожиданные вещи.

Если бы Леша Кныш был хоть вполовину таким добросовестным, как Лиза! И если бы на него хоть на десять процентов так же действовал авторитет начкрима! Но Леша – бездельник и разгильдяй, он ни за что не станет делать ничего сверх самого необходимого. Мстислав Юрьевич пытался работать с ним одной командой, но Кныш высказался в духе, что за Михайловского и за скелеты, конечно, спасибо, а дальше мы сами.

И самолюбивый Зиганшин не мог заставить себя позвонить ему снова.

– Мстислав Юрьевич, вы здесь? – произнес кокетливый голос, и начкрим чуть не выпрыгнул в окно на манер гоголевского Подколесина.

На пороге стояла Оксана Васильевна Черных, терапевт отделения. Зиганшин скрипнул зубами. Вот кого бы он с удовольствием стал подозревать, если бы не женский пол!

Черных была очень ухоженной женщиной средних лет с умеренно расплывшейся фигурой и круглым поросячьим лицом. Волосы, черные и густые, были хороши, но она убивала всю их прелесть, заплетая на макушке в девичью косу, неуместную ни для возраста, ни для должности.

Зиганшин терпимо относился к некрасивым женщинам, признавая, что многие бывают чертовски обаятельны, и смотреть на них порой приятнее и интереснее, чем на скучные правильные лица. Но к Оксане Васильевне лучше всего подходил старомодный эпитет: «отталкивающая внешность».

Работы у Черных было мало, и она целыми днями просиживала в ординаторской, создавая вокруг себя атмосферу конфликта и психологического напряжения, без чего не могла существовать, как рыба без воды. Наблюдая за ней, Зиганшин от души порадовался, что служит в мужском коллективе и гарантирован от инсинуаций таких вот стерв.

Оксана Васильевна подхватывала мимоходом сказанное слово и раздувала мощный пожар, питая пламя конфликта дровами такой отборной демагогии, что нечего было и думать потушить его водой здравого смысла. Особенно доставалось Галине Ивановне. Глядя, как Черных третирует маму Галю, Зиганшин трясся от злости и был на волоске от того, чтобы нарушить самую главную заповедь настоящего мужика: никогда не вмешиваться в женские склоки.

Например, Галина Ивановна торопится на утреннюю конференцию. Бежит из приемника, от пациента, думает, что опаздывает, но, войдя в ординаторскую, видит, что начальство еще не подошло. «О, никого нет!» – восклицает мама Галя с облегчением. Не самое удачное замечание, но всем нормальным людям понятно, что имеется в виду. Всем, только не Оксане Васильевне. «Как это никого! – Черных трагически закатывает поросячьи глазки. – Значит, мы никто! Вот вам, пожалуйста, этика и деонтология!»

Или Черных читает историю болезни, что, кстати, не входит в круг ее обязанностей, но надо же имитировать работу! Видит там запись Галины Ивановны: «С историей болезни ознакомлена, дополнений нет». Как понял Зиганшин, это стандартная фраза, но тем не менее она вдруг вызывает бурное возмущение Оксаны Васильевны. «Как так можно! – восклицает она с пафосом, дождавшись, когда Галина Ивановна сядет работать с бумагами. – Настоящему врачу всегда есть что добавить к анамнезу! Подобной фразой доктор расписывается в формальном отношении к пациенту, невнимательности и некомпетентности!»

И что тут возразить?

Мстислав Юрьевич не спрашивал у Галины Ивановны, почему Черных постоянно к ней цепляется, и так понятно. Человек, неспособный созидать себя, пытается разрушать других. Склочника очень трудно одолеть, потому что он всегда прикрывается высокими материями и интересами дела, но одно средство Зиганшин, пожалуй, знал. Человек лезет в чужие дела, когда у него мало собственных, поэтому если уж не получается избавиться от подобного сотрудника, надо нагрузить его работой так, чтобы ему вздохнуть некогда было, а не то что смаковать чужие огрехи.

Оксана Васильевна была так противна Зиганшину, что он не сразу заметил романтические поползновения в свою сторону. Чаек с домашними плюшками показался ему актом вежливости, и только когда терапевт без всякой необходимости потерлась об него внушительным бюстом, Мстислав Юрьевич сообразил, что его соблазняют напролом, с безрассудной отвагой женщины, которой нечего терять.

– Изучаете историю? – Черных сложила губки бантиком.

Отодвинувшись к самому дальнему стенду, Мстислав Юрьевич признался, что да, изучает.

– И как вам? Интересно?

Он кивнул и пристально уставился на фотографии. На этом стенде были отражены достижения кафедры в последнее время, и целая колонка посвящалась работе сотрудников на театре военных действий.

Приглядевшись, Зиганшин с удивлением узнал Клименко в молодом веселом докторе на групповой фотографии. Завуч, тогда еще стройный парень, одетый в полевую форму, стоял среди солдат на крыльце какого-то здания, наверное, полевого госпиталя, и улыбался.

Господи, как же он так одеревенел? Как превратился в напыщенного педанта?

А вот мама Галя, совсем молоденькая. Даже на черно-белом снимке видно, как азартно блестят глаза, а выражение такое, будто она только что смеялась и снова расхохочется, как только фотограф уберет аппарат.

Глядя на нее, Зиганшин невольно улыбнулся.

– Кого вы там рассматриваете? – спросила Черных, растягивая слова и подойдя к нему гораздо ближе, чем нужно для общения малознакомых людей.

– Да вот, смотрю, – он отступил, оказавшись у самой стенки, – Галина Ивановна такая хорошенькая.

– Да уж, героиня, куда там! А я считаю, что нормальная женщина не пойдет с мужиками шататься!

– Вы не правы! – только и смог ответить Зиганшин.