Триллер на колесах - Валентина Седлова

– То есть получается, что местные болота даже для подготовленной техники непроходимы? – уточнил Олег.

– Ну почему же сразу непроходимы, – возразила Татьяна. – Все берется при желании. Просто надо четко представлять себе, что маршрут, проложенный по топким местам, схож с русской рулеткой. Иной раз повезет, а иной – извините. Поэтому, допустим, в одиночку здесь путешествовать просто опасно. Да и неразумно, откровенно говоря. Случись чего, помощи ждать неоткуда. Мобильная связь в такой глухомани отсутствует по факту, рации – ну, сами знаете дальность их передачи, тут и говорить не о чем. Только на команду свою и можешь рассчитывать: что спасут, откачают, до цивилизации дотащат. Вот взять, к примеру, эту стоянку. Вроде и от поселка не сказать, чтоб далеко, и телефон с пятого на десятое, но работает. Но все равно: не дай Бог с кем-то из вас какая напасть случится, до врачей доберемся часа через полтора, не раньше…

Анна внимательно слушала Татьяну и прикидывала про себя сценарий возможной переброски Игоря на тот свет. Черт, полтора часа – это слишком быстро. Да и с телефонами тоже накладка получается. Вызовут сюда какой-нибудь супер-пупер вертолет и откачают. В такой ситуации приемлемы лишь два варианта: гробить Игоря наверняка, чтобы медицинская помощь даже теоретически не могла ему потребоваться, либо подождать до Хибин.

Второй вариант нравился Анне куда больше первого, и она даже смогла убедить себя, что дело отнюдь не в испытываемой ею неуверенности. Просто ее привлекают тонкие расчеты, а не атака на арапа, только и всего! Горы, на которые им предстоит завтра подняться, даже при очень сильном желании высокими не назовешь. Да и ехать на вершины они будут по какой-то там насыпной трассе, а не вчистую по камням. Значит, экстрим опять сведен к минимуму.

– Кстати, завтра утром проедем мимо остатков одного из сталинских лагерей, – заметил подошедший к костру Степан.

– И что, большой лагерь был? – спросил Стас.

– Ну как сказать. Приличный, хотя по тому, что после него осталось, представить это себе трудно. В 1941 году здесь трудилось семнадцать тысяч заключенных.

– И что они здесь делали? Не лесоповалом же занимались?

– Строили Ловозерский горнообогатительный комбинат. Кстати, забыл добавить: помимо заключенных, при строительстве использовались еще и лошади в скромном количестве трех тысяч штук.

Стас не удержался и присвистнул.

– Да, нехилые объемы, что по людям, что по лошадям. А фотосессию на месте лагеря можно будет устроить?

– Если так интересует лагерная тематика, я бы предложил поберечь пленку до одного из временных лагерей около железной дороги Кировск – Иоканьга. Мы проедем мимо него ближе к вечеру. Там хоть есть что снимать, кое-где фундамент бараков сохранился, колючка на столбах. Правда, довольно удручающее зрелище, должен сказать.

– А там что было?

– Тоже строительство. В начале войны существовал риск, что Мурманск может быть захвачен врагом. Последняя незамерзающая бухта Баренцева моря на Кольском полуострове, которая могла принимать союзнические конвои, как раз Иоканьга. Вот и тянули железнодорожную ветку силами заключенных. Кстати, в сталинском реестре стройка числилась под номером 509-м, а под 508-м шел БАМ.

– Ладно, мальчики, давайте о чем-нибудь более веселом поговорим, – улыбнулась Татьяна. – Да и Настя уже гитару настроила.

– Настена, спой, пожалуйста! – подхватил подачу Стас.

– Да, да, ждем и настаиваем! – тут же поддержал его Макс.

– А про что? – спросила разрумянившаяся Настя.

– Да хоть про Север!

– Ну, считайте, что вам повезло! У меня как раз есть в репертуаре одна такая песня, – отозвалась Настя и заиграла что-то мелодичное, задушевное:

…За Полярным кругом снег белый-белый,

И над тундрою метель мечется.

Воздух пахнет стылым морем и серьезным рыбным делом,

И на верфях ледоколы лечатся[12]…

Пока Настя пела, Антон украдкой поглядывал на Анжелику. Слава Богу, ее не пришлось долго искать, и стоило только им с тверчанами в три глотки крикнуть: «Лика!», буквально через пару секунд раздался ее ответный крик: «Иду!», а через полминуты появилась и она сама. Антон, не зная, что сказать, да и стоит ли говорить что-либо вообще, протянул ей куртку, и Лика с благодарностью оделась.

Присутствие на костре Аркадия, которому силами Степана все-таки удалось унять кровотечение, изрядно действовало на нервы им обоим. Антон физически чувствовал, как напряжена сидящая рядом Анжелика. Но пытаться выставить Аркашу восвояси означало бы спровоцировать скандал на весь лагерь, чего по понятным причинам, тоже делать не хотелось. Приходилось терпеть, стиснув зубы.

Песня закончилась. Стас и Макс тут же выразили бурное одобрение и потребовали сыграть еще что-нибудь в том же стиле. Настя кокетливо наморщила лоб, вспоминая первые строчки, и запела:

…Дует ветер, дует месяц, дует два, дует год.

Только боль он не остудит, эта боль не пройдет.

Может, время залижет ее, как река, но пока

Мне без вас жить не стоит[13]…

Эта песня зацепила Антона, заставила зазвучать что-то в его душе, и он, отвлекшись от мыслей об Аркадии, прислушался:

…Разлучили, как детей нас, развели по углам.

Разорвали акварели наших встреч пополам.

Но хоть где одному на красивой земле столько лет

Мне без вас жить не стоит…

Антон не считал себя сентиментальным человеком, но при этих словах у него подозрительно защипало в носу. Он бросил быстрый взгляд на Анжелику.

Та сидела прямая и напряженная, и в уголках ее глаз блестели крохотные капельки еще не пролившихся слез. Она быстро отерла их рукавом, но буквально через мгновение капельки заблестели снова.

Антон протянул руку и положил ее поверх Ликиного кулачка. Мягко сжал, призывая держаться, не показывать свою печаль посторонним.

Они так и сидели до конца вечера, рука в руке, боясь спугнуть вновь зарождающееся чувство сопричастности. Но поговорить все-таки не решились.

– Ну-ка, братцы, признавайтесь честно: кто-нибудь слякоть заказывал?

– Не-а.

– А туман?

– Ответ отрицательный.

– Так какого военно-морского облака на горы легли?…

Под этот разговор Анжелика окончательно проснулась, потянулась и вылезла из палатки. Надо же, почти как раньше: первым всегда выходил Антон, давая ей понежиться хотя бы еще минут пятнадцать, а уж только потом просовывал голову в палатку, ласково теребил за ноги и обзывал соней.