Десять величайших романов человечества - Уильям Сомерсет Моэм

У Кэт родился ребенок, и так как она могла родить еще нескольких, семейство переехало из гостиницы в дом на Даути-стрит. Мери с каждым днем становилась все обворожительнее. Одним майским вечером Диккенс повез Кэт и Мери в театр; все получили большое удовольствие и вернулись домой в приподнятом настроении. Неожиданно Мери почувствовала себя плохо. Послали за доктором. Через несколько часов она умерла. Диккенс снял с ее пальца кольцо и надел на свой. Он носил это кольцо всю жизнь. Горе его было огромным. Вскоре после трагедии он написал в дневнике: «Если б она была сейчас с нами, такая же обаятельная, счастливая, дружелюбная, одобряющая все мои мысли и чувства больше, чем кто-либо другой, я хотел бы только одного – чтобы это счастье длилось как можно дольше. Но она ушла, и я молюсь, чтобы когда-нибудь я мог воссоединиться с ней». Диккенс распорядился, чтобы в случае смерти его похоронили рядом с Мери.

Из-за шока, вызванного смертью сестры, у Кэт случился выкидыш, и, когда здоровью жены уже ничего не угрожало, Чарлз ненадолго поехал с ней за границу, чтобы восстановить там подорванные душевные силы. Но к лету он настолько восстановился, что даже затеял бурный флирт с некой Элеонорой П.

Жизнь успешного литератора, как правило, не очень богата событиями. Она довольно однообразна. Профессия заставляет его уделять определенное количество часов в день работе, и он должен найти для себя оптимальный режим. Ему нужно общаться с известными людьми – в литературных, художественных и политических кругах. Ему покровительствуют светские дамы. Он ходит на приемы и сам их устраивает. Он должен появляться на публике. Такова в общих чертах и была жизнь Диккенса. Он достиг редкого для писателя успеха. Театр всегда приводил его в восторг, и какое-то время он всерьез задумывался о карьере актера; он учил наизусть роли, брал уроки дикции у некоего актера, репетировал перед зеркалом, как входить в комнату, садиться на стул, отдавать поклоны. Эти уроки пошли ему на пользу, когда он стал вхож в светские салоны. Придирчивые критики находили его слегка вульгарным, а стиль в одежде крикливым, но все искупали его привлекательная внешность, блеск глаз, веселость, живость и радостный смех. Его удивляла лесть, которая лилась на него со всех сторон, но она не вскружила ему голову. Диккенс оставался скромным человеком.

Странно, учитывая необыкновенную наблюдательность Диккенса и дружеские отношения, которые со временем сложились у него с представителями верхов общества, ему так и не удалось создать в романах их достоверные образы. Священники и врачи тоже не получались такими убедительными, как адвокаты и клерки из юридических контор, которых он знал с того времени, когда сам работал в такой конторе и был репортером при коллегии юристов, или бедняки, рядом с которыми прошло его детство. Похоже, что любой писатель может с успехом использовать в качестве прототипов только тех людей, которых хорошо знает и с которыми был тесно связан в юном возрасте. Год жизни ребенка, год жизни мальчика намного длиннее года взрослого, ему как бы дается столько времени, сколько требуется, чтобы понять особенности людей, составляющих его окружение. Он познает их изнутри, тех же людей, которых встречает позже, в зрелом возрасте, познает только снаружи и потому упускает черты, которые могли бы превратить персонажей в подобие живых людей. Обратная сторона успеха в том, что он может перенести автора в мир, не похожий на тот, где он вырос, в мир, который ему никогда не узнать так хорошо, как тем, кто родился и вырос здесь; он может даже лишиться родной почвы – истинного источника вдохновения. Диккенсу повезло: благодаря тому, что с детства его окружали самые разные люди, он всегда мог в поздние годы выбрать из встречавшихся на его пути мужчин и женщин тех, кто подходил его литературным целям и художественной манере.

Диккенс был неутомимый труженик и в течение нескольких лет начинал писать новую книгу задолго до того, как завершал предыдущую. Он писал, стараясь принести удовольствие публике, и внимательно следил за реакцией на ежемесячники, в которых выходили почти все его романы. К примеру, у него не было намерения посылать Мартина Чезлвита в Америку, но снижение продаж показало, что последние номера уже не пользуются таким успехом, как предыдущие. Диккенс не принадлежал к тем авторам, которые считают, что популярности стоит стыдиться. Энергия его казалась неистощимой. За свою жизнь он был создателем и издателем трех еженедельников. Диккенс все делал с азартом. Ему ничего не стоило пройти за день двадцать миль, он ездил верхом, танцевал и с удовольствием дурачился; забавлял своих детей, показывая фокусы; играл в любительских спектаклях; посещал банкеты; читал лекции; был хлебосольным хозяином.

Как только позволили обстоятельства, Диккенсы переехали в новый дом, расположенный в престижном районе, и заказали у солидных фирм гарнитуры для гостиных и спален. Полы покрывали толстые ворсистые ковры, на окнах висели шторы с фестонами. Супруги наняли хорошую кухарку, трех горничных и лакея. Приобрели экипаж. Устраивали обеды, на которые приходили благородные и известные люди. Такая расточительность шокировала жену Томаса Карлейля[46], а лорд Джеффри[47] написал своему другу лорду Кокберну[48], что он присутствовал в новом доме на «обеде, весьма шикарном для человека, обремененного семьей и только недавно разбогатевшего». Все это стоило писателю немалых денег, а ведь у него были и другие расходы: он поддерживал отца и всю его семью, которые продолжали тянуть из него деньги. Помимо всего прочего, стареющий щеголь ставил в неудобное положение знаменитого сына тем, что занимал под его имя деньги и продавал его автографы и отдельные страницы рукописей. Тогда Диккенс решил, что не обретет покоя, пока не выселит семейство отца из Лондона; поэтому он, к их вящему недовольству, приобрел дом в Алфингтоне, неподалеку от Эксетера, и переселил всех туда. Свой первый журнал «Часы мистера Хамфри» Диккенс создал во многом для того, чтобы покрыть большие расходы, и, желая получить хорошие отзывы, стал печатать в нем «Лавку древностей». Успех превзошел все ожидания. Дэвид О’Коннелл, Сара Кольридж, лорд Джеффри, Карлейль были тронуты пафосом книги. Собравшиеся на причале Нью-Йорка толпы людей кричали навстречу прибывающему кораблю: «Малышка Нелли умерла?»

В 1842 году мистер и миссис Диккенс, оставив четырех детей на попечение Джорджине Хогарт, сестре Кэт, отправились в Америку. Диккенса принимали с таким почетом, как ни одну знаменитость до него или после. Но поездка не была сплошным триумфом. Сто лет тому назад американцы, хотя сами могли с удовольствием поругивать европейцев, были чрезвычайно чувствительны к критике в свой адрес. Сто лет назад американская пресса безжалостно вторгалась в личную жизнь каждого несчастного, который оказывался «новой сенсацией». Сто лет назад в Штатах ищущие свежего материала репортеры видели в знаменитом иностранце посланный им Богом шанс и называли того самодовольным снобом, если он не хотел, чтобы с ним обращались, как с обезьянкой в клетке. Сто лет назад Соединенные Штаты были страной, где свобода слова существовала, пока не задевала чувств и не влияла на интересы других людей, и где каждый мог иметь право на собственное мнение, пока оно совпадало с другими. Ничего этого Диккенс не знал и потому совершал грубые ошибки. Отсутствие международного авторского права не только лишало английских авторов гонораров от продажи их книг в Соединенных Штатах («Будет справедливо, – сказал Вашингтон Ирвинг, – если увенчанным лаврами людям разрешат пощипывать с них молодые побеги»), но и вредило американским писателям: книгопродавцы, естественно, предпочитали публиковать англичан, которым не надо было платить, а не печатать американцев, которым платить приходилось.