Дьявол против кардинала - Екатерина Глаголева

— Вот если бы Гастон был королем, — мечтательно произнесла герцогиня де Шеврез.

Как это часто бывало, неожиданно родившаяся мысль завладела ее воображением. Молодой, веселый, жизнерадостный король, любящий праздники, поэзию и танцы, полностью преобразит придворную жизнь; кардинала с его шпионами сошлют в дальнюю епархию, он уже не посмеет выслать из Парижа ее любимого Холланда; скучной политикой пусть занимаются старики; никаких войн, только охота, балы и фейерверки… Одной фразой Анна Австрийская вернула ее с небес на землю:

— Его хотят женить на мадемуазель де Монпансье…

— Этого нельзя допустить! — вскинулась Мари.

Анну и так страшила мысль о предстоящей свадьбе Гастона. Если его жена подарит ему сына — что станет делать она, неплодная королева? Людовик окончательно ее возненавидит, а может быть, даже прогонит от себя.

— Гастон не должен жениться, — шепнула ей Мари, когда они пошли дальше по парку. — За него должны выйти вы.

— Я?! — вскрикнула Анна так громко, что Мари шикнула и приложила палец к губам. — Но как же…

— Пока надо просто добиться, чтобы свадьбу отменили. А там… ваш супруг не крепкого здоровья. И вообще…

Анна посмотрела на нее с ужасом.

— Нет-нет, — успокоила ее Мари, перехватив ее взгляд. — Я ни о чем таком не говорю. Просто свадьбы быть Не должно.

Поздно вечером Гастон, насвистывая, шел к себе. В прихожей от камина, в котором рдяно мерцали угли, отделилась женская фигура, закутанная в покрывало, и бесшумно поплыла к нему навстречу. Гастон даже попятился. Однако из-под покрывала донесся шепот: «Умоляю, мне нужно поговорить с вами». Поняв, что это не привидение, принц ободрился и галантно пропустил незнакомку вперед.

Выслав слуг и сказав, что разденется сам, он нетерпеливо обернулся к ночной посетительнице. Та сбросила покрывало но, к его досаде, осталась в полумаске. Однако Гастону показалось, что ее фигура ему смутно знакома. Вдруг дама бросилась перед ним на колени:

— Заклинаю вас, ваше высочество, откажитесь от свадьбы!

Гастон растерялся.

— Что вы, что вы, сударыня, да встаньте же! — бормотал он, неловко пытаясь поднять даму, которая ловила его руки, словно хотела их поцеловать. Наконец, незнакомка уступила и встала, но отказалась от предложенного кресла.

— У меня мало времени, — заявила она совсем другим тоном, твердым и властным. — Скажите мне только одно: согласны вы отказаться от брачного венца, чтобы снискать другой — королевский?

— Ну разумеется! — воскликнул Гастон. — Кто вы?

— В таком случае, — продолжала дама, словно не расслышав вопроса, — дайте слово дворянина, что пойдете до конца и не оставите тех, кто пойдет за вами!

— Даю, даю слово! Ради Бога, кто вы?

Дама подошла к окну и медленным, величественным жестом сняла полумаску. В призрачном свете луны потрясенный Гастон узнал герцогиню де Шеврез.

…В последующие два месяца в Фонтенбло кипела скрытая от посторонних глаз жизнь. По вечерам в спальне д’Орнано, лежавшего в постели, страдая от подагры, тайком собирались «противники свадьбы». Здесь были Мари, принцесса де Конти, их подруга госпожа де Лавалетт (в девичестве де Верней), Гастон, герцоги де Лонгвиль, де Монморанси и де Невер. Иногда заходила и Анна Австрийская — главное заинтересованное лицо. Мари пообещала д’Орнано, что в случае успеха царствовать станет Гастон, а править — он сам, и старый корсиканец принял ее слова всерьез. Он послал письма нескольким губернаторам, словно невзначай интересуясь, как бы они поступили, если бы герцог Анжуйский был вынужден покинуть двор и просить их о гостеприимстве. Тем временем Мари снеслась с принцем Конде, графом де Суассоном и обоими Вандомами — сводными братьями короля, а также заручилась сообщничеством своей родственницы герцогини де Роган, обещавшей ей поддержку гугенотов. Со своей стороны, Гастон связался с герцогом Савойским. Через Карлейля предупредили Бэкингема, который поклялся сделать все возможное и невозможное. Герцог был взбешен тем, что Людовик закрыл для него въезд во Францию, и Бенжамен де Субиз, укрывавшийся в Лондоне со дня подписания мира в Монпелье, наконец-то получил обещание военной помощи. Только посол Нидерландов уклонился от переговоров на эту тему.

Все шло прекрасно, весна вступала в свои права, радуя глаз нежной зеленью, наполняя грудь свежим воздухом, а сердце — надеждой на осуществление самых несбыточных планов. Но заговорщики не подозревали, что на безоблачном горизонте уже собирается маленькая тучка, готовая, поднабравшись сил, разразиться громом и молниями. В один прекрасный день Людовик получил письмо от герцога д’Эпернона, который ставил его в известность о послании д’Орнано.

К вечеру третьего мая шестьсот французских гвардейцев заняли двор замка Фонтенбло, а все дороги, ведущие в Париж, были перекрыты конными кордонами. Однако никто не придал этому значения.

На следующий день Людовик ужинал в окружении многочисленных придворных и засиделся допоздна, оживленно с ними беседуя. Явные признаки выздоровления короля всех обрадовали, и мать не преминула это отметить, целуя его в лоб на прощанье.

— Однако уже поздно, — сказал, наконец, король, пожелал всем доброй ночи и ушел к себе.

Он разделся и лег в постель, но лежал с открытыми глазами, напряженно прислушиваясь. Спустя полчаса он позвонил. Явился слуга.

— Что, там никого нет? — спросил король, указывая подбородком на прихожую. Слуга ответил утвердительно. — Приведите ко мне д’Орнано.

Людовик снова оделся, взял в руки гитару и стал играть, расхаживая по комнате. Через несколько минут вошел наспех одетый маршал и неловко поклонился, отставив больную ногу.

— Как мой брат сегодня вел себя на охоте? — спросил Людовик, глядя в сторону. — Понравилась она ему?

— О да, сир, — ответил сбитый с толку д’Орнано. — Принц был очень доволен.

Король громко ударил по струнам и, продолжая играть, вышел в гардеробную. В тот же момент в спальню вошел капитан гвардейцев дю Алье и щелкнул каблуками перед маршалом:

— Именем короля, вы арестованы! Попрошу вашу шпагу.

Как только застигнутого врасплох, но уже закипающего гневом д’Орнано отвели в караульное помещение, Людовик вызвал к себе Гастона.

Стоя к брату вполоборота, он сообщил об аресте д’Орнано и о том, что располагает неопровержимыми доказательствами заговора, в который принц по неопытности позволил себя втянуть.

— Мне нечего сказать по поводу того, что вы сделали, — горячо воскликнул Гастон, — но это враги маршала очернили его в ваших глазах! На него уже не раз клеветали, а он защищался и оправдался!

— Я вас люблю, братец, — сурово оборвал его король, — но уверяю вас: маршал недобрый человек, он хотел вашей погибели…

— Если я узнаю, кто оклеветал перед вами маршала, то непременно убью его и брошу его сердце на съедение моим слугам!