Хорошие собаки до Южного полюса не добираются - Ханс-Улав Тюволд

Сучка, например, от меня не в восторге, но я это не воспринимаю как личное оскорбление. Если бы у меня была возможность хорошенько ее обнюхать, раскопать, что там внутри, под антисептиком и маскировочным ароматом, мы непременно подружились бы.

Как я уже сказал, Библиотекарь в меня влюбилась, и я боюсь, что фру Торкильдсен умрет, узнав об этом. После событий сегодняшнего дня этот вывод сам собой напрашивается. Сейчас мы вернулись домой, а вообще сегодня надолго выходили. Единственной нашей целью было посещение Библиотеки и «Кружечки». Утром Щенок и фру Торкильдсен съездили на охоту и, проторчав там целую вечность, привезли столько драконовой воды, сколько у нас в доме давно не бывало. На этот раз оправдываться фру Торкильдсен пришлось перед Щенком:

– Я моих пожилых девчонок на ужин жду. – И гробовым голосом добавила: – Это уж точно в последний раз.

– Хватит каркать, – оборвал ее Щенок с несвойственной ему резкостью, – тебе еще жить да жить! Но жить надо по-настоящему. Бабушка сколько прожила? До девяноста четырех? Или девяноста пяти? Нет никаких оснований полагать, что ты умрешь раньше. Да даже и дольше проживешь. Люди сейчас вообще живут долго. А ты сидишь тут, жалеешь себя и медленно губишь – так нельзя! Поехала бы лучше на Канары отдохнуть! Погрелась бы там. Порадовалась жизни. За Шлёпиком мы присмотрели бы, это ты прекрасно знаешь.

– Вовсе я себя не жалею, – проговорила фру Торкильдсен так, что в комнате потянуло холодом.

– Ты же и сама видишь, что мы изо всех сил стараемся делать по-твоему, – продолжал Щенок. Фру Торкильдсен молчала. – Но чтобы у нас все получилось, ты должна нам помочь. Больше двигаться. Отбросить мрачные мысли. Ты, кстати, почему помощника по дому уволила? – спросил Щенок.

О, а я и не в курсе. Я вопросительно посмотрел на фру Торкильдсен, но она ничего не сказала.

– Мама? – окликнул Щенок.

– Он сам уволился. Наконец-то прислали такого приятного юношу – и по-норвежски понимал, и от кофе не отказывался. Я так обрадовалась. Но, знаешь, попросила его садовую мебель убрать, и он словно помешался. Прямо как спятил. Метнулся к двери и убежал, даже не попрощался толком. И тогда я решила, что с меня хватит. Если даже самый лучший помощник по дому – чокнутый, то какой смысл искать следующего, который явно будет хуже? Я позвонила в службу помощи и сказала, что мне пока домработница не нужна.

Щенок вздохнул, но ничего не сказал. А фру Торкильдсен все не успокаивалась.

– И ничего я себя не жалею, – завелась она, – если бы жалела, то не отказалась бы от помощника по дому, но он мне и правда не нужен. К тому же я не знаю, что там за люди работают, – там же со всего света народ. Нет, пускай помогают тем, кто действительно нуждается в помощи. А я обойдусь.

Щенок вздохнул еще тяжелее. Пахло от него одновременно раздражением и смирением. А потом он сказал:

– А что, если это нужно нам? Когда кто-то помогает тебе по дому, мне – нам – от этого спокойнее. Когда я знаю, что кто-то каждые два дня навещает тебя, я не так переживаю и для меня это, возможно, важнее, чем для тебя. Зря ты со мной не посоветовалась.

– Трижды в неделю по дому расхаживают незнакомые посторонние люди, нет уж, спасибо, – отрезала фру Торкильдсен, – к тому же я не знаю, что им предложить из съестного. Тем, кто не страдает аллергией, религия запрещает в рабочее время выпить чашку кофе с булочкой. Возможно, придет время и мне понадобится помощь по хозяйству, но пока это время не пришло. И хватит об этом!

Позже, когда мы с фру Торкильдсен и сумкой на колесиках брели по направлению к Центру, я задал фру Торкильдсен давно мучивший меня вопрос:

– Вы что, врете собственному щенку?

– Ничего подобного! – Фру Торкильдсен явно возмутилась.

– Значит, вы действительно ждете на ужин подружек?

– Да, жду! – отрезала фру Торкильдсен, но что-то в ее тоне заставило меня и дальше задавать вопросы, вот я и вцепился в эту тему, словно стаффордширский терьер – в участника мирной демонстрации.

– И когда же?

– Это я еще не решила.

– Ха! – вырвалось у меня.

– Сам ты ха! – огрызнулась фру Торкильдсен. – Пока я жива, вполне могу говорить, что жду на ужин подружек, и обратное никто не докажет.

– Ну тогда непонятно, чего вы так на Шефа-то взъелись. Не исключено, что он говорил то же самое, что и вы. «Я отправляюсь на Северный полюс!» – может, он так и говорил? Только не сегодня. Когда-нибудь потом.

– Шеф меня раздражает не потому, что врет! Еще чего не хватало! Все мои знакомые мужчины врут. Врут о серьезных вещах и по мелочам, пускай и не все время и не обо всем, но врут. И ничего я на него не взъелась, просто порой он ведет себя как придурок. Только и всего.

Странно, что мы прежде до этого не додумались. Когда фру Торкильдсен получила книги и поболтала с Библиотекарем, пришло время спуститься в «Кружечку», и я уже готовился к томительному ожиданию в коридоре, когда Библиотекарь – благослови ее бог – вдруг предложила:

– Оставьте Шлёпика со мной, а сами спокойно съешьте бутерброд.

Я понял, что она обо мне, лишь когда фру Торкильдсен заговорила со мной голосом, которым обычно обращается ко мне в присутствии других людей. Думаю, примерно таким же тоном она говорила бы, будь я ее слегка умственно отсталым человеческим щенком.

– Что скажешь, Шлёпик? Посидишь тут, пока мамочка съест бутербродик и пива выпьет? Тебе тут хорошооооо будет. Хороооошая собачка!

– Да, спасибо, – сухо поблагодарил я.

– Вы это чудесно придумали, спасибо огромное, главное, чтобы вам это было не в тягость.

Что в людях удивительно – это то, как они меняются, оставшись в одиночестве. Фру Торкильдсен – единственный подопытный человек в моей жизни, но, полагаю, это общая особенность всех людей. В одиночестве они либо портятся, либо становятся лучше.

Библиотекарша, и так уже человек замечательный, стала еще лучше, и сейчас, когда я лежу на Майоровом кожаном кресле и размышляю об этом, мне даже как-то неловко. Фру Торкильдсен, ни о чем не ведая, читает книгу и пьет драконову воду. Следует ли мне рассказать ей о том, как Библиотекарь меня гладила, чесала и всячески хвалила? Как она уложила меня на спину – а я был не прочь, взял и улегся – и, уткнувшись лицом мне в шею, ласково похрюкивала? Библиотекарша сказала, я хороший мальчик, причем сказала без опаски, и меня вдруг словно стукнуло: а ведь не факт, что фру Торкильдсен тоже так считает. То есть мне кажется, что считает, но я никогда не слышал, чтобы она это говорила. Вот как оно бывает, когда бедная глупая псина попадает в зависимость от слов.

Совру ли я, если утаю от фру Торкильдсен случившееся и то, каким чудесным мне все это показалось? Или зададим вопрос иначе: какая мне польза от того, что я это расскажу? Насколько я знаю фру Торкильдсен, ей бы тоже хотелось стать молодой и нежной и уметь опускаться на колени – в таком положении собаку гладить приятнее всего, – но фру Торкильдсен старая и считает, будто старость – это дерьмище, поэтому я решил воздержаться. Лучше обсудим еще что-нибудь.