Портрет художника в старости - Джозеф Хеллер

Это было даже смешно — бог с триппером.

Мне же было не до смеха. По иронии судьбы единственный, кто мог излечить Зевса, — это Асклепий, наш бог врачевания, которого мой супруг умертвил молнией за то, что тот воскресил Ипполита. Олимпийский наш народ откровенно потешался над Зевсом, но мне, повторяю, было не до смеха, ибо потешались и надо мной тоже. Естественно, я не желала, чтобы мощный, но истекающий всякой гадостью Зевсов уд входил в меня. Поэтому я приняла решение оставить мужа. Да, в конце концов я бросила его. Под покровом ночи я тайно снялась с Олимпа, поспешила в Беотию и поселилась в пещере на горе Киферон.

Надо выждать, сказала я себе, посмотреть, как все обернется. Он будет в ярости, узнав о моем побеге. Еще бы, такой удар по его самолюбию! Его снова засмеют олимпийцы. Сначала триппер, теперь беглая богиня-жена. Он, конечно, узнает, где я прячусь, и захочет вернуть меня домой. Поначалу будет гнев, гром, молнии, но я не дрогну. Потом пойдут просьбы. Со всем своим божественным достоинством я отвечу, что не подумаю простить его и возвратиться, пока он не встанет передо мной на колени. К тому же я поставлю условия, у меня уже заготовлен список, и ему придется дать честное, благородное богово слово, что он выполнит все условия с первого до последнего.

Я ему покажу, где раки зимуют!

Сверх ожидания все пошло наперекосяк. Зевс удумал — можете себе представить! — жениться. Это при живой-то и бессмертной жене! Только через мой труп! Едва узнав, что он нашел себе земную простушку, я выскочила из пещеры и вихрем понеслась на свадебную церемонию. Никакая сила не остановила бы меня.

Прилетаю и вижу: сидят как голубки на колеснице, убранной гирляндами и венками, а вокруг танцует народ. На ней свадебное платье белее белого и такая же фата и лавровая диадема. Я — к ней. Вытянула пальцы с огнедышащими ногтями и сорвала фату. Еще рывок, и в клочьях свадебное платье. И тут меня разобрал смех. Смеюсь до упаду. Зевс тоже хохочет во все горло. Под платьем была не живая женщина, а деревянная кукла, представляете? Этот чертенок, мой муженек, такую штуковину учудил. Заливаясь смехом, мы поехали домой. С тех пор у нас счастливый брак.

ЗЕВС

Так она тогда думала и сейчас думает. Учудил я изрядно, но не так, как она поняла. С побегом Геры мне, честно говоря, стало лучше. На горе заметно разрядилась обстановка, и я почувствовал себя свободнее. Немного погодя мне пришла в голову мысль взять в жены простую земную женщину, с которой я мог бы спать, когда захочу. При моем положении это оригинально и — неплохой политический ход. Миловидная Ликра из Беотии казалась подходящей кандидатурой — хорошенькая, сладкоголосая, готовая угождать мне и рожать детей. Прелестные, привлекательные полушария спереди и сзади свидетельствовали о похвальной плодовитости. Я устроил пышную помолвку, все шло своим чередом, строго по плану. И вдруг налетела Гера.

Сначала я услышал рев урагана и только потом увидел ее мчащуюся фигуру. О Боже, подумал я в ужасе, застукала на месте! Гера оскалила зубы, глаза метали огонь, длинные ногти нацелены на бедную Ликру, как смертоносные копья. В этот критический момент я действовал незамедлительно и с такой чудесной изобретательностью, что горжусь до сих пор. Один миг — и нет моей милой Ликры. Она уже на небе среди звезд, а на ее месте сидит деревянная кукла.

Гера ничего не заподозрила. Я и теперь каждую ночь хожу к Ликре.

— Ты абсолютно убежден, что хочешь написать секс-роман? — спрашивал Пол. — И именно сейчас, на данном этапе своей творческой биографии?

— Я должен быть убежден?

— А ты как думаешь?

— А ты как думаешь?

— Тебе решать, а не мне.

— Но ты же мой редактор! — огрызнулся Порху. — Хочу с тобой посоветоваться. За тем и притащился в город… В твоем вопросе мне почудилось сомнение.

— Так хочешь или нет? Это единственное, что сейчас имеет значение. Ты ведь у нас большой оригинал. Я еще не научился угадывать твои мысли.

— Хорошо, Пол, признаюсь, если настаиваешь… Я хочу сделать книгу, которую можно продать киношникам.

— Мы таких книг не выпускаем.

— Но, конечно, надеетесь, что какая-нибудь будет экранизирована.

— Мы этого не говорим.

— Ладно, оставим, — вздохнул Порху. — Знаешь, я даже не убежден, что смогу написать. Попробовал в последнее время и понял, что невольно перешел от сексуальной жизни моей жены к сексуальной жизни Зевса, а потом к заключительным песням «Илиады», тем, где гибнет Гектор, а Приам проливает слезы над сыном.

— Да, любопытные переходы. Хотел бы взглянуть, как это выглядит на бумаге.

— Ни за что не покажу.

— Понятно. У вас, серьезных писателей, вечно нелады с сюжетами.

— Да, нелады. Но не вечно. Правда, теперь я, кажется, презираю сюжеты. Не люблю гнать действие. Оно мешает глубокой мысли, мешает идеям.

— А идеи мешают действию, верно? В этом и состоит разница между нашим добротным американским романом и твоим европейским. Но тогда на какую экранизацию ты рассчитываешь? Что получится из твоей новой книги? Серия неподвижных фотографий? Портретный альбом? Ты мне лучше вот что скажи, — продолжал Пол. — Все-таки интересно. Ну, самую малость… Может быть, ты по привычке так болезненно реагируешь? И еще потому, что я скоро ухожу?

— Не понимаю, о чем ты.

— Почему ты так настойчиво настроен писать дальше? Никто тебя не заставляет. Что, сила привычки?

— Понимаешь, мне нечего больше делать, — стыдливо произнес Порху. — Все меньше телефонных звонков, на которые я не хочу отвечать. Меньше факсов с просьбами об интервью, которые я не хочу давать. Меньше приглашений от людей, которых я не хочу видеть, на вечеринки, куда я не хочу ходить. Черт побери, мне не по себе оттого, что меня перестали отрывать от работы! Бывают дни, когда ни одного телефонного звонка. Ни одного, понимаешь? Единственный способ доказать себе и другим, что я что-то значу, — это писать. Я не знаю, кто я и что я, не знаю, зачем живу, если не работаю над книгой.

— Зачем же ты тогда упорствуешь и ищешь темы черт знает где? Зачем тебе эти божества, мифы, Библия, сочинения других авторов? Все твои новации притянуты за уши.

— Новации, говоришь?

— Говорю, потому что ты сам так считаешь. Неужели надо обязательно цацкаться с забугорными, заимствованными идеями, чтобы слыть серьезным автором? Почему ты не хочешь писать о реальных людях? О себе, например?

— Пол, реальные люди больше никого не волнуют. Ни в искусстве, ни в жизни. Мы все опошлили и сами опошлели. Ты не исключение. Когда мне приходит в голову что-нибудь реалистичное, оказывается, что я уже об этом где-то писал… или у кого-то читал… и…

— И?..

— И я уже сказал: хочу писать, потому что у меня нет другого развлечения.

— Хорошенькое развлечение, ха-ха!